Воспоминания ветеранов вермахта о войне. Из воспоминаний немецкого офицера о советском плене

«Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек».

«Мало, кто знает, мало, кто хочет знать такую правду».

До Леонида Рабичева о подобном писал Лев Копелев в книге воспоминаний «Хранить вечно». Для майора Копелева протест против грабежей и жестокости вышедших из повиновения солдат обернулся арестом и 10 годами ГУЛАГа, обвинение: пропаганда буржуазного гуманизма и сочувствие к противнику. Об этом пишет в рецензии на мемуары ветерана Великой Отечественной войны Михаила Рабичева блогер Алекс Рапопорт .

Книга воспоминаний Леонида Рабичева «Война всё спишет. Воспоминания офицера-связиста 31-й армии. 1941-1945 » (М.: ЗАО «Центрполиграф», 2009.) действительно не похожа на большинство публикаций о Великой Отечественной войне. В принятом в СССР наименовании той войны, в самом подборе эпитетов уже содержалась идеологическая подсказка, как следует её освещать, — великий подвиг и одновременно великая трагедия советского народа. Всё, что не укладывалось в данную схему, вспоминать не следовало.

С таких позиций писали о войне генералы, историки и легион беллетристов, «разрабатывавших» военную тему. Детали, факты, эпизоды, снижающие патетику, расценивались как политическая ошибка и не проходили цензуру. Лишь содержащая окопную правду проза В. Астафьева, В. Быкова, Г. Бакланова, К. Воробьева, В. Некрасова, еще нескольких писателей предлагала не схожий с официальным, более правдивый взгляд. Воспоминания частных лиц о войне в условиях государственного книгоиздания практически не имели шансов увидеть свет.

В декабре 41-го года, восемнадцатилетним, Леонид Рабичев был мобилизован. В училище связи получил военную специальность и звание лейтенанта и с ноября 42-го года воевал в составе 31-й армии Центрального, а затем 1-го Украинского фронтов. Участвовал в освобождении Белоруссии, Восточной Пруссии, Силезии и Чехословакии, служил в Венгрии, демобилизовался в июне 1946-го. И хотя он — фронтовик, имеющий боевые награды, его военные мемуары хочется назвать мемуарами частного человека.

Книга «Война всё спишет» не содержит исторических клише, не сообразуется с пропагандистским каноном, не выражает ничьих корпоративных интересов и рассказывает вещи, которые смущают и потрясают. Без обиняков пишет Л. Рабичев о непарадной стороне войны.

Художник и писатель Михаил Рабичев родился в Москве в 1923 году. Стихи начал писать в пятнадцать лет. В 1940 году получил аттестат об окончании десятого класса и поступил в Московский юридический институт. Литературной студией там руководил Осип Максимович Брик. Осип Максимович приглашает его на литературные читки в свою квартиру в Спасопесковском переулке, знакомит с Лилей Юрьевной, Катаняном, Семеном Кирсановым, Борисом Слуцким. Кроме учившегося на четвертом курсе Бориса Слуцкого занятия студии посещает будущий писатель Дудинцев.

В ноябре 1942 года по окончании военного училища лейтенантом, командиром взвода участвует в освобождении Сычевки, Вязьмы, Ржева, Ярцева, Смоленска, Борисова, Орши, Минска, Лиды, Гродно, в боях в Восточной Пруссии, потом в составе 1-го Украинского фронта — в Силезии и Чехословакии. Награжден тремя боевыми орденами и медалями.

После войны, в 1946-1947 годах, был членом литературного объединения Московского университета, руководимого замечательным поэтом Михаилом Зенкевичем, выступал со своими стихами на литературном вечере в Союзе писателей под председательством Твардовского, в коммунистической аудитории МГУ на вечере под председательством Антокольского.

В 1951 году окончил художественное отделение Московского полиграфического института. Работал художником в области прикладной, книжной графики и прикладного искусства в мастерской промграфики КГИ МОХФ РСФСР, в издательствах «Росгизместпром», «Художественная литература», «Искусство», «Медицина», «Наука», «Присцельс», «Авваллон» и многих других.

С 1959 года посещал студию повышения квалификации при горкоме графиков Москвы, руководил которой художник, кандидат наук Элий Михайлович Белютин. С 1960 года член Союза художников СССР. График, живописец, дизайнер. Персональные выставки: 1958, 1964, 1977, 1989, 1991, 1994, 1999, 2000, 2002, 2003, 2004, 2005, 2006, 2007, 2008, 2009 годы. Участвовал в московских, всероссийских, а также в международных выставках в Берлине, Париже, Монреале, Кембридже, Варшаве, Испании. Живописные и графические работы хранятся в музеях и частных коллекциях России и многих стран мира.

С 1993 года член Союза писателей Москвы, поэт, эссеист, прозаик. Автор шестнадцати книг стихов, шести прозаических публикаций. Несколько поэтических и прозаических публикаций переведены на иностранные языки.

Предлагаем отрывки из книги «Война все спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 армии. 1941-1945 »

«Шли ожесточенные бои на подступах к Ландсбергу и Бартенштайну…. заходит ко мне мой друг, радист, младший лейтенант Саша Котлов и говорит:

— Найди себе на два часа замену. На фольварке, всего минут двадцать ходу, собралось около ста немок. Моя команда только что вернулась оттуда. Они испуганы, но если попросишь — дают, лишь бы живыми оставили. Там и совсем молодые есть. А ты, дурак, сам себя обрек на воздержание. Я же знаю, что у тебя полгода уже не было подруги, мужик ты, в конце концов, или нет? Возьми ординарца и кого-нибудь из твоих солдат и иди! И я сдался.

Мы шли по стерне, и сердце у меня билось, и ничего уже я не понимал. Зашли в дом. Много комнат, но женщины сгрудились в одной огромной гостиной. На диванах, на креслах и на ковре на полу сидят, прижавшись друг к другу, закутанные в платки. А нас было шестеро, и Осипов, боец из моего взвода, спрашивает:

— Какую тебе?

Смотрю, из одежды торчат одни носы, из-под платков глаза, а одна, сидящая на полу, платком глаза закрыла. А мне стыдно вдвойне. Стыдно за то, что делать собираюсь, и перед своими солдатами стыдно: то ли трус, скажут, то ли импотент. И я как в омут бросился, и показываю Осипову на ту, что лицо платком закрыла.

— Ты что, лейтенант, совсем с ума, б…, сошел, может, она старуха?

Но я не меняю своего решения, и Осипов подходит к моей избраннице. Она встает, и направляется ко мне, и говорит:

— Герр лейтенант — айн! Нихт цвай! Айн! — И берет меня за руку, и ведет в пустую соседнюю комнату, и говорит тоскливо и требовательно: — Айн, айн.

А в дверях стоит мой новый ординарец Урмин и говорит:

— Давай быстрей, лейтенант, я после тебя.

И она каким-то образом понимает то, что он говорит, и делает резкий шаг вперед, прижимается ко мне, и взволнованно:

— Нихт цвай, — и сбрасывает с головы платок.

Боже мой, Господи! Юная, как облако света, чистая, благородная, и такой жест — «Благовещение» Лоренцетти, Мадонна!

— Закрой дверь и выйди, — приказываю я Урмину.

Он выходит, и лицо ее преображается, она улыбается и быстро сбрасывает с себя пальто, костюм, под костюмом несколько пар невероятных каких-то бус и золотых цепочек, а на руках золотые браслеты. Сбрасывает в одну кучу еще шесть одежд, и вот она уже раздета, и зовет меня, и вся охвачена страстью. Ее внезапное потрясение передается мне. Я бросаю в сторону портупею, наган, пояс, гимнастерку — все, все! И вот уже мы оба задыхаемся. А я оглушен.

Откуда мне счастье такое привалило, чистая, нежная, безумная, дорогая! Самая дорогая на свете! Я это произношу вслух. Наверно, она меня понимает. Какие-то необыкновенно ласковые слова. Я в ней, это бесконечно, мы уже одни на всем свете, медленно нарастают волны блаженства. Она целует мои руки, плечи, перехватывает дыхание. Боже! Какие у нее руки, какие груди, какой живот!

Что это? Мы лежим, прижавшись друг к другу. Она смеется, я целую ее всю, от ноготков до ноготков.

Нет, она не девочка, вероятно, на фронте погиб ее жених, друг, и все, что предназначала ему и берегла три долгих года войны, обрушивается на меня.

Урмин открывает дверь:

— Ты сошел с ума, лейтенант! Почему ты голый? Темнеет, оставаться опасно, одевайся!

Но я не могу оторваться от нее. Завтра напишу Степанцову рапорт, я не имею права не жениться на ней, такое не повторяется.

Я одеваюсь, а она все еще не может прийти в себя, смотрит призывно и чего-то не понимает.

Я резко захлопываю дверь.

— Лейтенант, — тоскливо говорит Урмин, — ну что тебе эта немка, разреши, я за пять минут кончу.

— Родной мой, я не могу, я дал ей слово, завтра я напишу Степанцову рапорт и женюсь на ней!

— И прямо в Смерш?

— Да куда угодно, три дня, день, а потом хоть под расстрел. Она моя. Я жизнь за нее отдам.

Урмин молчит, смотрит на меня, как на дурака.

— Ты, б…, мудак, ты не от мира сего.

В темноте возвращаемся.

В шесть утра я просыпаюсь, никому ничего не говорю. Найду ее и приведу. Нахожу дом. Двери настежь. Никого нет.

Все ушли неизвестно куда….»

«Да, это было пять месяцев назад, когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком — старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно, по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.

Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.

Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.

Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует, нет, скорее регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали.

Нет, не круговая порука и вовсе не месть проклятым оккупантам этот адский смертельный групповой секс…»

«Размечтался, и вдруг в распахнутые ворота входят две шестнадцатилетние девочки-немки. В глазах никакого страха, но жуткое беспокойство.

Увидели меня, подбежали и, перебивая друг друга, на немецком языке пытаются мне объяснить что-то. Хотя языка я не знаю, но слышу слова «мутер», «фатер», «брудер».

Мне становится понятно, что в обстановке панического бегства они где-то потеряли свою семью.

Мне ужасно жалко их, я понимаю, что им надо из нашего штабного двора бежать куда глаза глядят и быстрее, и я говорю им:

— Муттер, фатер, брудер — нихт! — и показываю пальцем на вторые дальние ворота — туда, мол. И подталкиваю их.

Тут они понимают меня, стремительно уходят, исчезают из поля зрения, и я с облегчением вздыхаю — хоть двух девочек спас, и направляюсь на второй этаж к своим телефонам, внимательно слежу за передвижением частей, но не проходит и двадцати минут, как до меня со двора доносятся какие-то крики, вопли, смех, мат.

Бросаюсь к окну.

На ступеньках дома стоит майор А., а два сержанта вывернули руки, согнули в три погибели тех самых двух девочек, а напротив — вся штабармейская обслуга — шофера, ординарцы, писари, посыльные.

— Николаев, Сидоров, Харитонов, Пименов… — командует майор А. — Взять девочек за руки и ноги, юбки и блузки долой! В две шеренги становись! Ремни расстегнуть, штаны и кальсоны спустить! Справа и слева, по одному, начинай!

А. командует, а по лестнице из дома бегут и подстраиваются в шеренги мои связисты, мой взвод. А две «спасенные» мной девочки лежат на древних каменных плитах, руки в тисках, рты забиты косынками, ноги раздвинуты — они уже не пытаются вырываться из рук четырех сержантов, а пятый срывает и рвет на части их блузочки, лифчики, юбки, штанишки.

Выбежали из дома мои телефонистки — смех и мат.

А шеренги не уменьшаются, поднимаются одни, спускаются другие, а вокруг мучениц уже лужи крови, а шеренгам, гоготу и мату нет конца.

Девчонки уже без сознания, а оргия продолжается.

Гордо подбоченясь, командует майор А. Но вот поднимается последний, и на два полутрупа набрасываются палачи-сержанты.

Майор А. вытаскивает из кобуры наган и стреляет в окровавленные рты мучениц, и сержанты тащат их изуродованные тела в свинарник, и голодные свиньи начинают отрывать у них уши, носы, груди, и через несколько минут от них остаются только два черепа, кости, позвонки.

Мне страшно, отвратительно.

Внезапно к горлу подкатывает тошнота, и меня выворачивает наизнанку.

Майор А. — боже, какой подлец!

Я не могу работать, выбегаю из дома, не разбирая дороги, иду куда-то, возвращаюсь, я не могу, я должен заглянуть в свинарник.

Передо мной налитые кровью свиные глаза, а среди соломы, свиного помета два черепа, челюсть, несколько позвонков и костей и два золотых крестика — две «спасенные» мной девочки…»

«Принесут ли мои воспоминания кому-то вред или пользу? Что это за двусмысленная вещь — мемуары! Искренно — да, а как насчет нравственности, а как насчет престижа государства, новейшая история которого вдруг войдет в конфликт с моими текстами? Что я делаю, какую опасную игру затеял?

Озарение приходит внезапно.

Это не игра и не самоутверждение, это совсем из других измерений, это покаяние. Как заноза, сидит это внутри не только меня, а всего моего поколения. Вероятно, и всего человечества. Это частный случай, фрагмент преступного века, и с этим, как с раскулачиванием 30-х годов, как с ГУЛАГом, как с безвинной гибелью десятков миллионов безвинных людей, как с оккупацией в 1939 году Польши, нельзя достойно жить, без этого покаяния нельзя достойно уйти из жизни. Я был командиром взвода, меня тошнило, смотрел как бы со стороны, но мои солдаты стояли в этих жутких преступных очередях, смеялись, когда надо было сгорать от стыда, и, по существу, совершали преступления против человечества.

Полковник-регулировщик? Достаточно было одной команды? Но ведь по этому же шоссе проезжал на своем «Виллисе» и командующий 3-м Белорусским фронтом маршал Черняховский. Видел, видел он все это, заходил в дома, где на постелях лежали женщины с бутылками между ногами? Достаточно было одной команды?

Так на ком же было больше вины: на солдате из шеренги, на полковнике-регулировщике, на смеющихся полковниках и генералах, на наблюдающем мне, на всех тех, кто говорил, что война все спишет?»

По этой теме нет статей.

В начале пути. Обучение. Под Курском. На Днепровском рубеже. Дух товарищества. Взаимоотношения с местным населением. О русских. Отношение со стороны соотечественников. Последние дни войны. Отношение к вождям.

На фото: Взвод из состава полка Westland, почти полностью уничтоженный в июле 1943 г. В живых остались только сам Мюнк (крайний справа в нижнем ряду) и старший унтер-офицер (в фуражке)

У меня был отличный пулемет, первоклассный второй номер и полно боеприпасов неважного качества. Обычно мы старались контролировать стрельбу и выпускать только короткие очереди. На этот раз, однако, количество вражеских солдат, перемещающихся напротив нас, было столь значительным, что требовалась стрельба длинными очередями. Это привело к перегреву ствола, и еще до того, как я успел поменять ствол, пулемет заклинило. Лакированный патрон застрял в раскаленном стволе... Предпринимая усилия, чтобы отладить пулемет, я забыл о том, что необходимо укрываться, и в этот момент мне показалось, что кто-то ударил меня молотком по плечу. Я не чувствовал боли, однако, к счастью, все еще мог двигать рукой.

Jan Munk

SS-Standartenobejunker

SS-Panzergrenadier Regiment Westland

5-я бронетанковая дивизия Wiking

В начале пути

Когда я был еще совсем мальчишкой, мы часто ездили в гости к очень хорошим друзьям моих родителей, которые жили на востоке Голландии близ германской границы. В 1935-м или 1936-м мы ездили в Германию на машине, так как мои родители и их друзья знали ресторанчик, где мы могли вкусить прекрасное блюдо из форели.

Стоял солнечный летний день, и когда мы въехали в маленький немецкий городок, в нем проходил какой-то фестиваль. Развевались флаги со свастикой, всюду висели плакаты, гирлянды и цветы, и городок выглядел восхитительно. Я видел группы марширующих и поющих ребят из Гитлерюгенда, и они казались такими счастливыми, что я стал думать о том, как все это прекрасно, пока мой отец не сказал своему другу: «Посмотри на этих нациствующих детей.

Это ужасно, они вырастут, и из них не выйдет ничего хорошего». Я просто не мог этого понять. Моя семья всегда была настроена антинацистски, но не антинемецки. Когда мой отец произнес эти слова о молодых немецких ребятах, которые маршировали и пели в таком счастливом расположении духа, приводя меня в восторг, у меня появились пронацистские чувства. Эти чувства окрепли, поскольку я часто был в несогласии со своим отцом, что и привело меня в SS-Waffen. Я стал белой вороной в семье, но моя мать, брат и сестры продолжали писать мне письма...

Обучение

Нам нравилось большинство наших командиров - командир отделения, командир взвода, командир роты - они нам не просто нравились, мы их уважали. Если мы мокли, мерзли и были измотаны, то мы знали - то же будет и с нашими командирами.

Помню только одного унтер-офицера, которого недолюбливали - это был капрал, который дурно обращался с фламандцами. Как-то в Рождественский вечер, когда он напился до потери сознания, мы завернули его в одеяло, стащили вниз по лестнице ногами вперед, бросили в одно из корыт для стирки и включили холодную воду. Вклеили ему по первое число, но его коллеги на это никак не отреагировали. После этого он вел себя гораздо пристойнее.

Обучение было сконцентрировано, в основном, на дисциплинарных моментах. Нам вдалбливали в голову, что приказам командира нужно подчиняться. Если твоим командиром был, например, всего лишь Oberschutze (по американским стандартам - рядовой 1-го класса), находящийся только на одну ступеньку выше тебя, это не имело никакого значения - он уже был твоим командиром.

Тем не менее, нам никогда не приказывали делать что-либо, лишенное всякого смысла, как, например, прыжок из окна без предварительной проверки его высоты над землей и пр. Однако, нам могли приказать залечь в заполненной водой канаве или в кустах ежевики, или плюхнуться в подтаявший мокрый снег... Бывало, это превращалось в состязание воли одного человека и воли всех остальных.

Это не означало, что наш дух хотели сломить, вовсе нет, это просто означало, что отданный нам приказ было необходимо выполнить. Как-то мы были на учениях посреди поля, которое было залито во время наводнения, затем замерзло, а после этого частично оттаяло - то есть, «идеальный вариант» для поиска укрытия. Сначала каждый старался не промокнуть, удерживаясь тело на весу на пальцах ног и ладонях, но по мере того, как иссякали силы, мы переходили на локти и колени.

В конце концов, мы поняли, насколько бесполезным занятием является неподчинение приказу, и стали плюхаться на землю всем телом. Мы даже начали баловаться, стараясь броситься на землю поближе к нашему унтер-офицеру и сбить его с ног. В итоге это нам удалось, и остальные унтера, которым удалось остаться сухими, от души посмеялись над ним.

Чистка и уборка были культом. Если вам говорили, что ваша комната, винтовка или униформа должны быть чистыми, это понималось совершенно буквально. Уборка обычно имела место по утрам в субботу. Начиналось с того, что все парни, ползая на четвереньках, скребли каменные полы длинных корридоров и лестницы. После того, как это было сделано (а удовлетворение требований командиров могло означать двух-трехкратное повторение уборки), мы приступали к уборке наших комнат.

Мы двигали кровати и шкафы, отскребая полы и стирая пыль со всех планок и полок. Окна оттирали влажными газетами. За всем этим следовала инспекция, и от ее результатов зависело то, как мы проведем наши выходные. Инспектировали не только комнаты, но и каждого солдата, его койку, постель и содержание шкафчика. Единственное, что не проверяли, - это солдатский ранец, в котором мы держали личные вещи, бумагу для письма, фотографии, письма из дома и т.п. Вскоре я пришел к выводу, что лучше иметь всего по два: две зубные щетки, две расчески, две бритвы, два носовых платка, две пары носков.

Однажды во время инспекции за ножкой шкафа была обнаружена спичка. Нам ничего не сказали, но в ту ночь около 23.00, когда мы все уже спали, нам приказали построиться с полной выкладкой и вынести одно одеяло. Когда мы построились, четырем парням приказали взять одеяло за углы, в центр положить спичку. Затем мы промаршировали около часа, после чего нам пришлось рыть яму размером 1х1х1 м, чтобы похоронить в ней спичку. На следующее утро все пошло так, как было прежде, как будто ничего не случилось.

В учебной части в Bad Töltz мы прошли вводный курс и получили звание Standartenoberjunker. Здесь как-то разгорелся горячий спор между одним из инструкторов и нашим датским товарищем. Спор шел вокруг насильственного союза между европейскими странами и Германией. Этот спор перерос во что-то более существенное, чем просто несогласие между двумя людьми - мы все вступили в дебаты.

Стало ясно, что многие «тевтонские» добровольцы отрицательно относятся к оккупации их стран Германией. Чувства разгорелись, и потребовалась жестикуляция. В тот самый вечер почти все кадеты-иностранцы пришили эмблемы в виде своих национальных флагов к левому рукаву. Обычно только некоторые из кадетов носили такие эмблемы... На следующий день никакой реакции от инструкторов или офицеров не последовало. Никто не жаловался, никто ничего не спрашивал, но через несколько дней офицер, который принял участие в споре, был переведен во фронтовую часть.

Что касается идеологической обработки, то я, разумеется, хорошо ее помню. Нам приказывали проработать определенные части книги Гитлера Mein Kampf и готовиться к ответам на вопросы к следующему занятию. Нам все это совсем не нравилось. Приходилось потратить немало своего свободного времени на то, к чему у нас не было особого интереса. Немалой проблемой был и языковый барьер.

Для большинства из нас было бы очень тяжело объяснить то, что мы прочли в этой книге, даже на родном языке. Ну а по-немецки мы даже не знали многих обычных слов и простых выражений. Мы понимали команды, мы знали немецкие названия всех составных частей нашего оружия и униформы, да и в городе у нас не было проблем, когда мы заказывали пива, какое-то блюдо или беседовали с кем-нибудь из местных. Но наш словарь не включал в себя какие-либо политические термины.

В учебной части мы также изучали Weltanshaung - философию и политику. Нашего инструктора звали Weidemann (Вайдеманн). Он также использовал Mein Kampf, но вникал в эту книгу значительно глубже. Опять же, это нам не очень нравилось, но благодаря этому возникали интересные моменты.

В нашей комнате среди восьми кадетов был голландец из города Nijmegen по имени Frans Goedhart (Франс Гедхарт). Он уже был кадровым сержантом СС и носил золотой Германский Крест. Мы точно не знали, за что он получил этот орден. Каждый вечер, когда нам приходилось выполнять домашние задания, он находил возможность выбираться в город. Появлялся он незадолго перед отбоем, спрашивал, что задали на завтра, просматривал свои заметки и ложился спать. На другой день он всегду уверенно отвечал на все вопросы.

Наш инструктор мог назначить одного из нас на роль идеологического врага, например, коммуниста, тогда когда сам он представлял члена НСДАП, готового постоять за интересы партии и Фатерлянда. Обычно он быстро побеждал нас в идеологическом споре. Однако, как-то он сказал Гедхарту, что тот будет играть в дискуссии роль английского газетного репортера. Гедхарт уверенно победил, а Вайдеманн совершено потерял самообладание и выглядел полным дураком.

Под Курском

Приказ выступать пришел 11 июля 1943 года. Мы отправились в путь ранним вечером, двигались всю ночь, днем спали. Каждый день мы старались выглядеть по-другому, чтобы смешать карты тем, кто мог отслеживать наши перемещения: то мы выставляли все наше вооружение напоказ, то прятали его. Один день мы носили гимнастерки, другой - кителя, третий - были в камуфляже. Мы даже меняли опознавательные знаки нашей дивизии на грузовиках. Русские партизаны, должно быть, терялись в догадках, стараясь понять, какие части были на марше...

Наконец мы прибыли на место и развернулись, разбившись на небольшие группы. Когда вы в таком боевом порядке, не имеешь и малейшего понятия о том, что происходит с такими же как ты справа или слева. Наша рота наткнулась на колонну грузовиков с солдатами Вермахта, которых, судя по всему, русские выбили с оборонительных позиций.

По мере продвижения вперед мы отказались от использования грузовиков из-за артиллерийского огня противника. Мы спрыгнули на землю и пошли пешком. Дорога была проселочной, грунт был мягкий и песчанистый, что делало наш марш, особенно с тяжелым пулеметом на плечах, очень утомительным. Я уже был без сил, когда наш командир догнал меня и взял у меня пулемет, чтобы дать мне отдохнуть какое-то время. Все это время он призывал нас двигаться как можно быстрее, потому что в нас была срочная необходимость.

В конце концов мы заняли оставленные кем-то позиции, и наступила передышка. Позиции, которые мы заняли, были превосходными: траншеи и блиндажи были хорошо выкопаны и обустроены. Должно быть, русские атаковали здесь большими силами и довольно неожиданно, поскольку в блиндажах мы нашли множество нераспакованных посылок и огромное количество всякого снаряжения и припасов.

Мы хорошо провели время, выбирая себе новые носки, белье и пр. Посреди это праздника жизни появился вестовой из штаба роты с таким посланием: «Мюнк и его второй номер - немедленно прибыть в штаб». Я был вне себя, поскольку приходилось оставлять все это богатство и идти к командиру роты. Когда мы добрались до него, он приказал занять огневую позицию в траншее для обороны штаба.

Это было около 15.00. Примерно в 17.00 привели пленного, который сообщил, что русские, поддерживаемые танками, пойдут в атаку рано утром 19 июля. И он сказал правду! Вскоре стало ясно, что эта атака довольно успешна: я увидел русских пехотинцев перемещающихся справа налево прямо напротив моего окопа. У меня был MG34 - превосходный пулемет, очень надежный и высокоточный.

Мой второй номер был румыном - сыном фермера. Он неважно говорил по немецки, но его желание помогать мне было выше среднего, как и его физическая сила. Там, где любой другой второй номер нес два ящика с патронами, он нес четыре и при этом не отставал. В Германии в то время не хватало латуни, поэтому патроны для винтовок и пулеметов делали из стали, а затем лакировали, чтобы предотвратить появление ржавчины...

Итак, я был на месте. У меня был отличный пулемет, первоклассный второй номер и полно боеприпасов неважного качества. Обычно мы старались контролировать стрельбу и выпускать только короткие очереди. На этот раз, однако, количество вражеских солдат, перемещающихся напротив нас, было столь значительным, что требовалась стрельба длинными очередями.

Это привело к перегреву ствола, и еще до того, как я успел поменять ствол, пулемет заклинило. Лакированный патрон застрял в раскаленном стволе... Предпринимая усилия, чтобы отладить пулемет, я забыл о том, что необходимо укрываться, и в этот момент мне показалось, что кто-то ударил меня молотком по плечу. Я не чувствовал боли, однако, к счастью, все еще мог двигать рукой.

Затем я услышал шум справа от себя и увидел, что мой второй номер спрыгнул в траншею, словно собираясь поднять еще один ящик с патронами. На самом деле, пуля попала ему в левый висок и убила его наповал. Похоже было, что выстрел был откуда-то слева. Глядя туда, я рассмотрел русских в коричневой униформе.

Поскольку мой пулемет вышел из строя, я несколько раз выстрелил в ту сторону из своего пистолета, а затем побежал прочь по дну траншеи. Вскоре я наткнулся на нескольких солдат СС, которых я определил как штабных работников, поваров и интендантов. Они не были настоящими фронтовиками, поэтому не стоило удивляться тому, что никто из них не знал, что делать. На земле лежал командир нашей роты.

Парни сказали, что его убили, но я решил взглянуть на него поближе. Пуля вошла ему в голову рядом с левым ухом. Рана выглядела смертельной, и я решил, что он и правда был мертв, но он зашевелился. Парни показали на какую-то траншею и сказали мне, что они хотели добраться по ней до штаба батальона. Я подхватил своего командира и уже собрался следовать за ними, но тут он сумел сказать мне, чтобы я шел не за ними, а вперед, туда, где располагалась соседняя с нами противотанковая часть.

Парни сказали мне, что офицер в горячке, и не обратили на его слова никакого внимания. Я и еще один голландец решили, что он говорит дело. Я положил его руку себе на плечи и тронулся в путь, но каждый раз, когда он слышал выстрел, он предпринимал попытку идти сам и наступал мне на пятки, и, в конце концов, мы свалились на землю. Мой голландский товарищ получил ранение в бедро и сам двигался еле-еле. Проще всего оказалось просто нести моего командира, перекинув его через плечо.

Приятного тут было мало, поскольку мое раненое плечо начало болеть, но мы продолжали движение. Мой товарищ плелся за мной, при этом за ним на некотором расстоянии шло несколько русских, которые держали его на мушке! Они были так же перепуганы и растеряны, как и мы, и в итоге оказалось достаточным одного выстрела, чтобы вынудить их спрятаться...

В какой-то момент я остановился, чтобы перевести дух. Это позволило моему командиру открыть свой планшет и показать мне, куда мы направлялись. Я хотел верить, что он прав, хотя кроме нас троих и горстки следовавших за нами русских, не было видно вообще никого. Мы уткнулись в конец траншеи и продолжили нас путь уже по верху, пока я не увидел кучку деревьев, где, по словам командира, находилась наша противотанковая часть. Сразу за этим мы свалились в большую воронку и укрылись в ней.

Я сказал голландцу, чтобы он помог мне, поскольку я окончательно выбился из сил. Теперь он нес командира, а через полчаса подъехал Volkswagen, чтобы подобрать нас. Меня отвезли на перевязочный пункт, рану обработали и сказали, к моему облегчению, что рана была неглубокая, и обошлось без серьезных повреждений. Здесь я столкнулся еще раз со своим взводным, который рассказал мне грустную историю: практически вся рота погибла, когда рано утром ее позиции смяли русские танки. После этого меня перевезли в госпиталь, находящийся в Днепропетровске.

К 23 августа 1943 года я поправился и получил отпуск домой. Когда я прибыл домой, я увидел там посылку с Железным Крестом 2-й степени. Смутившаяся мать отдала мне мою награду вместе с сопроводительным письмом от моей роты...

На днепровском рубеже

К этому времени многие из ребят в нашем подразделении уже были чужаками, - в основном, это были румыны. Наша обронительная линия шла вдоль Днепра. Местность была открытой, поросшей кустарником и мелколесьем с редкими рощицами. Русские предприняли несколько попыток атаковать через эту благоприятную, с их точки зрения, полосу, но каждый раз нам удавалось обить их атаки. По ночам они не могли передвигаться, не создавая шума, поэтому особых проблем у нас не было.

2 ноября 1943 года мы чувствовали, что что-то должно произойти, так как слышали, как русские распевают песни и вообще шумят. Другими словами, они выпили свой водочный рацион, который должен был прибавить им храбрости перед атакой. Само собой, в 18.00 мы получили информацию о том, что атака вот-вот начнется. На тот момент я командовал отделением и тут же отправил всех из блиндажа в окопы.

Все ушли, кроме одного румына, который сказал мне, что кто-то прихватил его каску, а та, которая осталась, была ему маловата. Он хотел остаться, чтобы охранять блиндаж. Я сказал ему все, что думал по этому поводу, отдал ему свою каску и покинул блиндаж, имея на голове только кепи. Затем я присоединился к своему второму номеру, который уже был рядом с пулеметом.

Началась атака, более ожесточенная, чем обычно, но мы вновь отбили ее. Как обычно, в этот момент наша артиллерия начала обстрел, перекрывая находящимся под огнем пулеметов русским путь к отступлению. На этот раз снаряды падали совсем недалеко от нас. Я услышал, как слева от нас раздались взрывы - один поодаль от нас, другой вообще довольно близко. Третий «попал в точку».

Он взорвался прямо перед нами и разнес наш пулемет. Мы на мгновение запоздали с тем, чтобы броситься на дно траншеи. Показалось, что какая-то огромная тяжесть толкнула меня вниз. Мой второй номер начал ругаться, крича, что мерзавцы оторвали ему нос. Но все было не так плохо - крошечный осколок проткнул его нос поперек, и кровь хлестала из него, как из зарезанной свиньи. Мы решили переместиться в блиндаж, чтобы я мог перевязать его.

К моему удивлению я обнаружил, что не могу двигаться. Я было подумал, что просто отсидел себе ноги, когда находился на корточках. Когда упал следующий снаряд, меня швырнуло на дно окопа так сильно, что я расцарапал себе лицо об землю. Я закричал своему товарищу, чтобы он не был олухом и успокоился. Он помог мне добраться до блиндажа, однако, уже на месте, он сказал, что даже не прикасался ко мне и, во всяком случае, не подталкивал. Мне пришло в голову, что тут что-то не так.

Я не чувствовал под собой ног, поэтому расстегнул ремень, нижние пуговицы кителя и стал ощупывать спину. Вроде, ничего необычного я не обнаружил. Я спустил брюки, исследовал ноги, но опять ничего не нашел. Я занялся перевязкой своего товарища. Затем мы выкурили по сигарете, и я почувствовал, что мне жарко - я просто обливался потом. Я снял кепи, и кровь полилась по моему лицу. Я нащупал рану на голове и понял, почему мои ноги не работают...

Через какое-то время меня перетащили вдоль траншеи на место, где она была настолько широка, чтобы в ней поместились носилки. Затем меня отнесли на сборный пункт раненых, где я остался дожидаться транспорта для отправки в тыл. Раненых там хватало... Русские вновь пошли в атаку, и все раненые, способные носить оружие, вернулись в окопы. Те, кто остался, должны были позаботиться сами о себе. Нам раздали ручные гранаты, автоматы и пожелали удачи. Мы все поняли. Чтобы отвезти нас в тыл, потребовалось бы немало людей, но взять их было неоткуда.

Русские открыли по нам огонь - мы начали отстреливаться. Они бросали в нас гранаты - мы тоже швыряли в них гранаты. К счастью, части Вермахта, поддерживаемые легкими танками, перешли в атаку. Мы не потеряли ни одного раненого, хотя некоторые, включая меня, получили новые ранения, слава Богу, довольно легкие. После этого меня перетащили в какой-то блиндаж, занимаемый солдатами Вермахта. Это был глубокий бункер с хорошо защищенным входом и очень толстым перекрытием. Внутри стояли столы и легкие стулья. Играло радио, и все выглядело почти как на пропагандистской картинке...

Во время нашей контратаки было взято в плен несколько пленных. Их использовали, как обычно, для подноса боеприпасов и для транспортировки раненых. Чтобы добраться до перевязочного пункта, нам пришлось пересечь довольно плоское открытое поле. Противник обстреливал это пространство, и после каждого разрыва пленные русские бросали носилки, на которых лежал я, и искали укрытие.

Тот парень, который был со стороны головы, проявлял бóльшую заботливость и опускал носилки осторожно. К этому моменту у меня страшно разболелась голова, и то, что носилки бросали на землю, не улучшало моего состояния. Я сказал тому парню, который был со стороны ног, что если он бросит меня еще раз, я его пристрелю. Я предупредил его пару раз. После каждого предупреждения он становился осторожнее, но вскоре опять бросил носилки. В конце концов, я вытащил свой пистолет и выстрелил у него над головой. После это все пошло как по маслу.

Дух товарищества

Я прибыл в городок Ellwangen из краковского госпиталя 4 июня 1944 года. Думаю, что время, которое я провел в этом городе, было самым лучшим за весь период моей службы в SS-Waffen благодаря части, в которую я попал. Я оказался в 3-й роте 5-го Учебного Запасного Батальона.

Нашего командира роты боялись все остальные офицеры. Если между ним и другим офицером что-то случалось, он ждал до субботы. Субботними вечерами мы ходили в кино. После кино он выжидал, пока рота, командир которой в чем-то досадил ему, не покинет кинозал. Мы ждали какое-то время, а затем следовали за ними. Маршируя, все роты что-то пели. В тот момент, когда мы начинали обгонять идущую перед нами роту, маршируя быстрее, чем парни из этой роты, и распевая другую песню громче, чем они, наши конкуренты сбивались с шага и начинали петь невпопад. Это означало, что их командиру достанется за подобные огрехи.

В большинстве случаев такие действия предпринимались, если между командирами рот или солдатами разных рот были какие-то трения. В этом была и своя положительная сторона. Другая рота после такого происшествия начинала относиться к обучению с бóльшим энтузиазмом, они лучше маршировали и пели, но ни одна из рот не могла побить ту, в которой служил я. Это неповторимое чувство - маршировать строем все как один, участвовать в строевой подготовке на плацу, когда все движения осуществляются настолько синхронно, что каждое из них сопровождается одни четким щелчком...

Взаимоотношения с мирным населением

В общем, когда люди говорят об СС, они имеют ввиду концлагеря, жестокое убийство военнопленных и гражданских. Мы все знаем о полицейских, которые крайне плохо обращались с людьми. Мы знаем о тех, кто убивал и пытал, мы знаем об армиях, которые совершали военные преступления, но все это не значит, что каждый, кто носил военную форму, был зверем...

Ужасно то, что когда речь идет об СС, всех считают мерзавцами - и Algemeine-SS, и Waffen-SS. Войска SS-Waffen состояли из добровольцев. Это были солдаты с минимальным уровнем политических предпочтений, тогда как в SS-Algemeine было полно членов нацистской партии, а не солдат. Большинство тех, кто говорит об СС, в реальности имеет в виду Algemeine. Мы, воевавшие в SS-Waffen, были просто солдатами, может быть, немного выше уровнем, чем средний солдат Вермахта, но это, вероятно, было связано с тем, что мы все были добровольцами.

Например, в Аполиновке, к северу от Днепропетровска, местное русское население лечилось у нашего голландского доктора, гауптштурмфюрера СС, совершенно бесплатно. В другой раз мы стояли близ Лозовой, и прошел слух, что нас перебросят во Францию или Италию. Через какое-то время мы получили приказ сделать деревянные сани, чтобы обеспечить себя транспортными средствами.

Мы все запланировали заранее: нашему отделению было необходимо сделать четверо больших саней. Мы знали, что дед, проживавший в одном из местных хуторов, собирался строить дом для своей дочери, и, имея всего лишь топор, сумел вытесать отличный прямоугольный брус из поваленного ствола. Мы поторговались с ним и выкупили этот брус за два армейских одеяла, 20 рублей, сигареты и несколько швейных игл и кремней. У нас была пила, и в мгновение ока мы сколотили четверо саней, а остатки бруса загнали другим отделениям.

Однако, на другой день румын, который немного говорил по-русски и использовался нашей ротой в качестве переводчика, посмеиваясь над нами, сообщил, что приходила жившая с дедом бабка для разговора с командиром роты. По его словам, она жаловалась на то, что ее дед вкалывал несколько недель, чтобы вытесать брус, а теперь его забрали какие-то солдаты из нашей роты.

Если бы наш унтерштурмфюрер принадлежал к тому типу офицеров СС, каким их обычно изображают, он бы просто пристрелил бабку. Вместо этого мы получили приказ явиться к командиру и объяснить свое поведение. Мы не сказали ни слова об одеялах, так это было армейское имущество, но признались во всем остальном. Командир решил, что мы можем оставить сани у себя, так как брус все равно уже распилили, но приказал отдать старикам еще 40 сигарет и 10 рублей. Вот вам и бесчеловечное обращение с местными со стороны военнослужащих SS-Waffen!

Мы часто менялись с местными продуктами в обмен на их яйца, жареную картошку и соленые огурцы. На этом уровне общение с местными разрешалось, но какие-либо сексуальные контакты с русскими женщинами были строжайше запрещены. Следовать этому приказу было несложно, поскольку я не встретил ни одной привлекательной женщины. Что касается фигуры, то мы могли только догадываться о том, что было спрятано под всем этим множеством юбок.

О русских

С нашей точки зрения русских солдат считали немного большей ценностью, чем скот, отправляемый на убой. Они шли в бой, несмотря на потери. Приведу пример.

Однажды мы стояли на краю леса. Затем мы увидели русских, которые вытаскивали из-за деревьев что-то вроде противотанкового орудия. Это не было орудие большого калибра, но стрелять из него точно было можно. Рядом с ним было человек пять русских - мы видели, как они разворачивают орудие, заряжают его и готовятся открыть огонь. Мы открыли огонь и перестреляли их.

Еще одна группа вышла из-за деревьев. Без спешки, как будто это была воскресная прогулка, они подошли к орудию. Все повторилось сначала: мы и этих перестреляли. Появился еще один расчет - мы перестреляли и этих ребят, после чего они оставили орудие в покое. Это было что-то такое, чего мы не могли понять. Казалось, эти люди сознательно совершают самоубийство...

Больше всего мы боялись не гибели, не ранения, а плена. Русские могли вести себя просто по-звериному. Как-то к нам попал молоденький русский дезертир, которого мы держали у себя в подразделении, поскольку он был интеллигентен, помогал нам и знал немало немецких слов. Короче говоря, он представлял из себя необходимую нам дополнительную пару рук.

Иногда ночами он уходил на другую сторону фронта и возвращался с несколькими соотечественниками, которых ему удавалось убедить дезертировать. Как-то утром он не вернулся. Мы решили, что он просто опять присоединился к своим. Через несколько дней мы отбили у русских какую-то деревню. Посреди деревни росло дерево, где мы и наткнулись на нашего «Ивана». Кто-то хорошо знакомый с медициной вытащил из него кишки - все до конца - и обмотал их вокруг дерева...

Отношение со стороны соотечественников

Во время моего первого отпуска в Голландии, приехав на вокзал моего родного города Лейден, я распрощался с другим голландцем, с которым я провел много времени в поезде. Он направлялся в Алкмаар, город в 65 километрах к северу от Лейдена. Несколько месяцев спустя я услыхал такую историю.

Когда он приехал в Алкмаар, первым делом он пошел к парикмахеру, чтобы привести себя в порядок перед тем, как встретиться с родителями. Когда он сидел в парикмахерском кресле, подпольщики разрядили автомат Sten ему в спину. Ну а я старался не рисковать. Если я ехал в поезде или на автобусе, я всегда опирался спиной на стену или на окно, поскольку в противном случае попутчики прожгли бы мою форму своими сигаретами или изрезали бы ее бритвой.

В тот первый отпуск я хотел повидаться с семьей голландского парня, который погиб на фронте. Поскольку его дом был неподалеку от Лейдена, я отправился туда на велосипеде. Было прохладно, и я одел свою старую мотоциклетную куртку - отличную, сделанную под мой размер черную кожаную куртку. Полагаю, я был похож на одного из этих зловеще выглядевших гестаповцев, какими их показывают в фильмах о войне.

Я проехал длинный путь, и тут мне пришлось перенести велосипед на плече по трамвайному мосту. Я прошел мост наполовину, и тут кто-то выстрелил в меня. Я бросил велосипед на землю и достал свой пистолет (обычно отправляясь в отпуск, мы брали с собой только штык, но, наслушавшись разных историй, я решил, что разумным будет взять с собой что-нибудь посерьезней). Прозвучал второй выстрел. Я не видел, кто и откуда в меня стреляет, поэтому самому мне стрелять не имело смысла. Так или иначе, больше выстрелов не последовало...

Последние дни войны

В начале апреля 1945 года вся Junkerschule была перемещена в район Todnau (Шварцвальд), чтобы принять участие в формировании дивизии Nibelungen (38-я гренадерская дивизия СС). Мне дали под начало роту военнослужащих Фольксштурма - мальчишки и пожилые люди, которых, в основном, обучали использованию фаустпатронов. Но эта новая дивизия так и не вступила в строй. Не было оружия, и боевой дух подразделения был очень низок. Тем не менее, я все еще искренне считал, что Германия выиграет войну. Всего через несколько дней мы отправили фольксштурмовцев домой, и дивизия Nibelungen развалилась...

Мы вернулись в Bad Töltz. Здесь мы получили приказ отыскать свои дивизии и вернуться в строй. Я служил в дивизии Wiking, которая в это время вела тяжелые бои в районе города Graz. Наша попытка (я был еще с тремя голландцами в звании SS-Stardantenoberjunker) добраться до своих была сопряжена с большими опасностями.

Конечно, у нас были пропуска, но путешествовать в тот момент времени было рискованным занятием. В воздухе господствовали союзники, которые стреляли по всему, что двигалось - даже по велосипедистам. Срок действия наших проездных документов быстро истек, а отряды эсэсовских маньяков - не из SS-Waffen, а из Algemeine - носились по улицам, вешая и расстреливая тех, кого считали дезертирами. Я сам видел солдат из SS-Waffen, повешенных на деревьях и фонарных столбах.

Однако, удача была с нами, и 4-го апреля мы наткнулись на штандартенфюрера СС, который нашел нам применение. Этот офицер имел бланки приказов, подписанных лично Гиммлером. Они давали ему возможность делать все, что заблагорассудится. На протяжении последующих двух недель мы конфисковывали все возможное снаряжение у тех воинских частей, которые попадались нам на пути, и складировали его на фермах для последующего использования в партизанской войне отрядами Werwolf.

Этот относительно безопасный период закончился 29 апреля. Штандартенфюрер переместил нас в в городок Landshut, где мы встретились с гауляйтером - местным нацистским лидером. Мне дали под началу группу рвущихся в бой мальчишек из Трудового Корпуса, все возрастом от 16 до 17 лет, чтобы я научил их пользоваться фаустпатронами. 1 мая в районе Eggenfelden , близ Vilsbiberg, я вышел с своими парнями на опушку леса. Нам предстояло удерживать в этом месте оборонительную позицию.

Вскоре мы увидели с десяток американских танков, приближающихся к нам в единой колонне вдоль узкой дороги. Мне удалось подбить головную машину, но так как я понимал, что наше положение безнадежно, я отправил всех парней искать дорогу домой. Они рыдали из-за крушения своих надежд: им так и не удалось понюхать пороху.

Отношение к вождям

Все, что я могу сказать относительно политических лидеров, - это то, что мы верили всему, что говорил Гитлер, и я верил в то, что Германия победит в войне, вплоть до марта 45-го. Я окончательно удостоверился в том, что война проиграна, когда мы услашли о том, что Гитлер мертв. Что касается самого Гитлера, я считал его настоящим мужиком. Он был всего лишь капралом, когда получил Железный Крест 1-й степени на Первой Мировой войне.

В те времена это было немалым достижением. Когда он произносил своий речи на съездах и митингах, ему удавалось захватить аудиторию. У него была способность завести нас так, что мы верили всему, что он говорил, и пылали энтузиазмом. Все, кого я встречал, уважали Гитлера и верили ему, и сам я разделял это мнение и чувство.

О Гиммлере я могу сказать то, что он не был настоящим мужиком. Он оставлял впечатление человека, которому нельзя было доверять, и он определенно не был ярким представителем арийской расы господ ни внешне, ни по своему характеру. Мы считали, что Гиммлер выглядел слишком жалким для того, чтобы командовать SS-Waffen…

Заключительное слово

Я весьма сожалею, что стал частью режима, который создал концлагеря и приказывал устраивать резню. Но я, мои товарищи и те немцы, с которыми я беседовал, ничего не знали об этом. Звучит слабым аргументом, но ведь это правда...

Во время моего последнего отпуска отец сказал мне, что верит сведениям об уничтожении евреев в концлагерях. Я сказал ему, что в Junkerschule в Bad Töltz работало много заключенных из Дахау. Они были одеты в черно-голубые полосатые робы, трудились в качестве садовников и убирали на дорогах. Когда мы проходили мимо, они были обязаны встать в сторону и снять свои шапки, и ничего больше.

Если бы кто-то из нас осмелился хотя бы тронуть одного из них, они бы имели право пожаловаться своему капо, и этот человек получил бы взыскание. Им выдавали по три сигареты в день, нам выдавали по две. Кроме того, утром они начинали работу позднее нас и не выглядели изможденными. Я должен был верить своему отцу или собственным глазам? Конечно, теперь я знаю, что все это было несусветным обманом, но в то время никто из нас не имел понятия об этом.

Советы и западные союзники объединились и победили. Все, сделанное дурным образом, все, сделанное неправильно, свалили на побежденных. Я целиком признаю, что нацистская Германия должна была исчезнуть, так как нельзя простить зверства, совершенные с одобрения правительства, которое знало обо всем. Но я помню возмущение цивилизованного мира, когда Германия бомбила Варшаву и Роттердам в начале войны - это назвали дикостью. Тем не менее, всего несколько лет спустя союзники прибегли к той же практике, когда обрушили бомбы на немецкие города.

У меня нет сожалений по поводу того, что я вступил в SS-Waffen. Я благодарен судьбе за то, что испытал это чувство братства, и горжусь тем, что принадлежал к людям, для которых верность друг другу была незыблемой. Я помню те времена, когда каждый европеец соглашался с тем, что коммунизм является злом. Все знали о сибирских лагерях для политзаключенных и регулярных чистках, которые Сталин устраивал для тех коммунистов, которые не следовали его линии. Я верил в это тогда, верю и сейчас в то, что был прав в своих устремлениях бороться с этой системой.

По книге Gordon Williamson. Loyalty is my honour (Моя честь - верность). London, 1995

Перевод и лит.обработка: Владимир Крупник; jge,kbrjdfyj d bplfybb Diletant

Слишком много книг? Вы можете уточнить книги по запросу «Воспоминания германских солдат» (в скобках показано количество книг для данного уточнения)

Переключить стиль отображения:

Русская военная кампания. Опыт Второй мировой войны. 1941–1945

Немецкий военный историк, офицер вермахта и генерал-майор бундесвера Эйке Миддельдорф анализирует особенности ведения боевых действий немецкой и советской армиями в 1941–1945 гг., организацию и вооружение основных родов войск воюющих сторон и тактику подразделений и частей. Книгу характеризует полно…

Эрих Куби – известный немецкий публицист, участник Второй мировой войны – анализирует военную и политическую обстановку, сложившуюся на международной арене весной 1945 г., в преддверии Битвы за Берлин. Описывает процесс падения столицы Третьего рейха и последствия этих событий для Германии и всей Ев…

Автор воспоминаний Ганс Якоб Гёбелер во время Второй мировой войны служил мотористом второго класса на германской подводной лодке U-505. С немецкой тщательностью и аккуратностью Гёбелер делал записи об устройстве подводной лодки, о своей службе, о жизни экипажа в ограниченном пространстве субмарины,…

Хорст Шайберт, бывший командир роты 6-й танковой дивизии вермахта, анализирует события, произошедшие зимой 1942/43 года на Восточном фронте в результате операций прорыва значительных германских сил, попавших в окружение в ходе наступления Красной армии, а также участие в них союзных Германии формиро…

Воспоминания Эрвина Бартмана – откровенный рассказ немецкого солдата о своем участии во Второй мировой войне в составе полка, впоследствии дивизии «Лейбштандарт». Обладая несомненным литературным даром, автор живо и ярко описывает, как проходил жесткий отбор, после которого с восторгом вступил в ряд…

Солдат вермахта Вильгельм Люббеке начал военную службу в 1939 г. рядовым и окончил ее командиром роты в чине обер-лейтенанта в 1945 г. Он воевал в Польше, во Франции, в Бельгии, в России, где участвовал в боях на реке Волхов, в коридоре Демянского котла, у Новгорода и Ладожского озера. А в 1944 г. в…

В своих личных записках знаменитый генерал не касается ни идеологии, ни грандиозных планов, которые были разработаны германскими политиками. В каждой битве Манштейн находил успешное решение боевой задачи, реализуя потенциал своих войсковых сил и максимально снижая возможности противника. В войне про…

НОВАЯ КНИГА ведущего военного историка. Продолжение супербестселлера "Я дрался на Т-34", разошедшегося рекордными тиражами. НОВЫЕ воспоминания танкистов Великой Отечественной. Что в первую очередь вспоминали ветераны Вермахта, говоря об ужасах Восточного фронта? Армады советских танков. Кто вынес на…

Автор воспоминаний – ветеран двух мировых войн начал свою службу простым солдатом в 1913 г. в телеграфном батальоне в Мюнхене и закончил ее в Реймсе в чине генерала, в должности начальника связи сухопутных войск, когда в мае 1945 г. был арестован и отправлен в лагерь для военнопленных. Наряду с опис…

За годы Второй мировой войны Курт Хохоф, служа в вооруженных силах Германии, прошел путь от рядового солдата до офицера. Он принимал участие в действиях гитлеровской армии на территориях Польши, Франции и Советского Союза. В обязанности связного Курта Хохофа входило ведение журнала боевых действий е…

Отсутствует

«Настоящее издание моей книги на русском языке я хочу посвятить русским солдатам, живым и мертвым, жертвовавшим жизнью за свою страну, что у всех народов и во все времена считалось высшим проявлением благородства!» Рудольф фон Риббентроп Автор этой книги был не только сыном министра иностранных дел …

Весть о том, что окончилась война, застала Райнхольда Брауна во время жестоких боев в Чехословакии. И с этого момента началась его долгая и полная опасностей обратная дорога на родину в Германию. Браун пишет о том, как прошел через плен, об унижениях, голоде, холоде, о тяжелом труде и жестоких побо…

Отсутствует

Дневник начальника генерального штаба сухопутных войск Германии является уникальным по своей ценности источником информации о деятельности «мозгового» центра» вермахта. Книга охватывает период с июня 1941 г. до сентября 1942 г., когда Ф. Гальдер был уволен в отставку. …

Солдат вермахта Вильгельм Прюллер аккуратно заносил в дневник свои впечатления о происходящих событиях на фронте с того момента, как перешел польскую границу, вплоть до окончания войны. Он описывает, как воевал в Польше, во Франции, на Балканском полуострове, в России, а затем шагал по Европе в обр…

Немецкий пехотинец описывает путь, пройденный им по дорогам войны с момента переправы войск вермахта через Западный Буг из Польши на территорию России в 1941 г. Автор подробно рассказывает о тяжелых боях под Киевом, Харьковом, Днепропетровском, о том, как, отступая, части немецких войск сжигали мос…

Отсутствует

Мемуары Эриха фон Манштейна являются одной из важнейших работ, вышедших в Германии, по истории Второй мировой войны, а их автор – едва ли не самым знаменитым из военачальников Гитлера. Воспоминания генерал-фельдмаршала написаны ярким, образным языком и содержат не только перечисление фактов, но и …

Эта книга – результат коллективного труда командиров панцер-гренадерского полка СС «Дер Фюрер», сформированного в Австрии весной 1938 года и закончившего свой путь в Германии 12 мая 1945 года, когда полку было объявлено об окончании военных действий и капитуляции вооруженных сил Германии на всех фр…

Полковник американской армии и военный историк, профессор Альфред Тёрни проводит исследование комплекса проблем кампании 1941–1942 гг. на территории СССР, используя в качестве основного источника информации военный дневник генерал-фельдмаршала фон Бока. Командованию группы армий «Центр» во главе с …

В книге рассказывается об одном из подразделений охотников-егерей (коммандос), созданном вермахтом для борьбы с партизанами и заброшенном в район белорусских лесов. В длительной и беспощадной борьбе у каждого члена группы было свое боевое задание, в результате развернутая антипартизанская война ста…

Командир танка Отто Кариус воевал на Восточном фронте в составе группы армий «Север» в одном из первых экипажей «тигров». Автор погружает читателя в самую гущу кровавого боя с его дымом и пороховой гарью. Рассказывает о технических особенностях «тигра» и его боевых качествах. В книге приведены тех…

Немецкий генерал Вольфганг Пиккерт исследует роль зенитной артиллерии, задействованной в составе 17-й армии в ходе боевых действий на Кубанском плацдарме с февраля 1943 г. до разгрома немецких войск Красной армией в Севастополе в мае 1944 г. Автор подробно рассказывает о введении в действие зенитн…

Эдельберт Холль, лейтенант германской армии, командир пехотной роты, подробно рассказывает о боевых действиях своего подразделения под Сталинградом и затем в черте города. Здесь бойцы его роты в составе пехотной, а затем танковой дивизии вели бои за каждую улицу и каждый дом, отмечая, что в этих ус…

В НОВОЙ книге ведущего военного историка собраны интервью немецких танкистов, от рядовых до знаменитого панцер-аса Отто Кариуса. Им довелось воевать на всех типах танков – от легких Pz.II и Pz-38(t) и средних Pz.III и Pz. IV до тяжелых «Пантер», «Тигров» и «Королевских Тигров», а также на самоходка…

Отсутствует

Перед вами уникальный очерк истории Второй мировой войны, подготовленный непосредственными участниками событий – старшими офицерами и генералами германского вермахта. В данном издании подробно освещены Польская, Норвежская и другие важнейшие кампании германской армии, война с Советским Союзом, пред…

Фельдмаршал Манштейн прославился не только военными победами, но и многочисленными военными преступлениями. Он был единственным из главарей вермахта, кого «удостоили» персонального судебного процесса в Нюрнберге, по итогам которого он был приговорен к 15 годам заключения (из которых отсидел лишь во…

В своих воспоминаниях о Второй мировой войне генерал вермахта Дитрих фон Хольтиц описывает сражения и операции, в которых принимал личное участие: взятие Роттердама в 1940 г., осада и штурм Севастополя в 1942 г., бои в Нормандии летом 1944 г., где он командовал армейским корпусом. Большое внимание …

В августе 1942 года на подбитом в бою над Сталинградом «Мессершмитте» пилот-истребитель Генрих Айнзидель совершил вынужденную посадку и сразу же был взят в плен советскими летчиками. С этого момента для него началась другая жизнь, в которой ему пришлось решать, на чьей стороне сражаться. И прежде А…

Отсутствует

ТРИ БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ! Шокирующие мемуары трех немецких Scharfsch?tzen (снайперов), на общем счету которых более 600 жизней наших солдат. Исповедь профессиональных убийц, сотни раз видевших смерть через оптику своих снайперских винтовок. Циничные откровения об ужасах войны на Восточном фронте…

Иллюстрированная летопись «Тигров» на Восточном фронте. Более 350 эксклюзивных фронтовых фотографий. Новое, дополненное и исправленное, издание бестселлера немецкого панцер-аса, на боевом счету которого 57 подбитых танков. Альфред Руббель прошел войну «от звонка до звонка» – с 22 июня 1941 года до…

Эта книга основана на воспоминаниях немецких танкистов, воевавших в прославленной 2-й Танковой группе Гудериана. В этом издании собраны свидетельства тех, кто под командованием «Schnelle Heinz» («Стремительного Гейнца») осуществил Блицкриг, участвовал в главных «Kesselschlacht» (битвах на окружение…

В своих мемуарах Гейнц Гудериан, стоявший у истоков создания танковых войск и принадлежавший к элите высшего военного руководства нацистской Германии, рассказывает о планировании и подготовке крупнейших операций в штабе Верховного командования сухопутных сил Германии. Книга является интереснейшим и…

35-й танковый полк 4-й немецкой дивизии – самая известная танковая часть вермахта, отмеченная многими наградами. Его солдаты и офицеры принимали участие в кровопролитных боях, которые вел Третий рейх, захватывая страны Европы. Они воевали в Польше, во Франции, а затем на территории Советского Союза…

В книге представлены мемуары высокопоставленного германского военачальника периода Второй мировой войны. Блестящий командир, штабной офицер и талантливый военный администратор, он создал военно-воздушные силы своей страны (люфтваффе), командовал воздушными флотами в четырех наиболее крупных военных…

Воспоминания Вильгельма Тике представляют собой историю 3-го германского танкового корпуса с момента его формирования в 1943 году до полного разгрома весной 1945 года. Автор подробно сообщает, когда, из каких соединений и с какой целью создавался 3-й танковый корпус СС, рассказывает о его командира…

80 лет назад нацисты устроили провокацию с поджогом Рейхстага. Доре Насс (урожденной Петтин) в то время было семь лет, и она помнит, как утверждалась гитлеровская диктатура

Дора Насс в своей берлинской квартире

Я родилась в 1926 году недалеко от Потсдамерплац, а жила на Кенигетцерштрассе. Эта улица находится рядом с Вильгельмштрассе, где были все министерства Третьего рейха и резиденция самого Гитлера. Я часто прихожу туда и вспоминаю, как все начиналось и чем все закончилось. И мне кажется, что это было не вчера и даже не пять минут назад, а происходит прямо сейчас. У меня очень плохие зрение и слух, но все, что случилось со мной, с нами, когда к власти пришел Гитлер, и во время войны, и в последние ее месяцы — я прекрасно вижу и слышу. А вот ваше лицо не могу ясно видеть, только отдельные фрагменты… Но ум мой пока работает. Надеюсь (смеется).

Вы помните, как вы и ваши близкие реагировали, когда Гитлер пришел к власти?

Знаете, что творилось в Германии до 1933 года? Хаос, кризис, безработица. На улицах — бездомные. Многие голодали. Инфляция такая, что моя мама, чтобы купить хлеб, брала мешок денег. Не фигурально. А настоящий маленький мешок с ассигнациями. Нам казалось, что этот ужас никогда не закончится.

И вдруг появляется человек, который останавливает падение Германии в пропасть. Я очень хорошо помню, в каком мы были восторге в первые годы его правления. У людей появилась работа, были построены дороги, уходила бедность…

И сейчас, вспоминая наше восхищение, то, как мы все и я с моими подругами и друзьями славили нашего фюрера, как готовы были часами ждать его выступления, я бы хотела сказать вот что: нужно научиться распознавать зло, пока оно не стало непобедимым. У нас не получилось, и мы заплатили такую цену! И заставили заплатить других.

Не думали…

Мой отец умер, когда мне было восемь месяцев. Мать была совершенно аполитична. У нашей семьи был ресторанчик в центре Берлина. Когда к нам в ресторан приходили офицеры СА, все обходили их стороной. Они вели себя как агрессивная банда, как пролетарии, которые получили власть и хотят отыграться за годы рабства.

В нашей школе были не только нацисты, некоторые учителя не вступали в партию. До 9 ноября 1938 года* мы не чувствовали, насколько все серьезно. Но тем утром мы увидели, что в магазинах, которые принадлежали евреям, разбиты стекла. И везде надписи — «магазин еврея», «не покупай у евреев»… В то утро мы поняли, что начинается что-то нехорошее. Но никто из нас не подозревал, каких масштабов преступления будут совершены.

Понимаете, сейчас так много средств, чтобы узнать, что на самом деле происходит. Тогда почти ни у кого не было телефона, редко у кого было радио, о телевизоре и говорить нечего. А по радио выступал Гитлер и его министры. И в газетах — они же. Я читала газеты каждое утро, потому что они лежали для клиентов в нашем ресторане. Там ничего не писали о депортации и Холокосте. А мои подруги даже газет не читали…

Конечно, когда исчезали наши соседи, мы не могли этого не замечать, но нам объясняли, что они в трудовом лагере. Про лагеря смерти никто не говорил. А если и говорили, то мы не верили… Лагерь, где умерщвляют людей? Не может быть. Мало ли каких кровавых и странных слухов не бывает на войне…

Иностранные политики приезжали к нам, и никто не критиковал политику Гитлера. Все пожимали ему руку. Договаривались о сотрудничестве. Что было думать нам?

Тысячи сверстниц Доры состояли в национал-социалистическом «Союзе немецких девушек»

Вы с подругами говорили о войне?

В 1939 году у нас не было понимания, какую войну мы развязываем. И даже потом, когда появились первые беженцы, мы особенно не предавались размышлениям — что все это значит и куда приведет. Мы должны были их накормить, одеть и дать кров. И конечно, мы совершенно не могли себе представить, что война придет в Берлин… Что я могу сказать? Большинство людей не используют ум, так было и раньше.

Вы считаете, что вы тоже в свое время не использовали ум?

(После паузы.) Да, я о многом не думала, не понимала. Не хотела понимать. И сейчас, когда я слушаю записи с речами Гитлера — в каком-нибудь музее, например, — я всегда думаю: боже мой, как странно и страшно то, что он говорит, а ведь я, молодая, была среди тех, кто стоял под балконом его резиденции и кричал от восторга…

Очень трудно молодому человеку сопротивляться общему потоку, думать, что все это значит, пытаться предугадать — к чему это может привести? В десять лет я, как и тысячи других моих сверстниц, вступила в «Союз немецких девушек», который был создан национал-социалистами. Мы устраивали вечеринки, ухаживали за стариками, путешествовали, выезжали вместе на природу, у нас были праздники. День летнего солнцестояния, например. Костры, песни, совместный труд на благо великой Германии… Словом, мы были организованы по тому же принципу, что и пионеры в Советском Союзе.

В моем классе учились девочки и мальчики, чьи родители были коммунистами или социал-демократами. Они запрещали своим детям принимать участие в нацистских праздниках. А мой брат был в гитлерюгенде маленьким боссом. И он говорил: если кто-то хочет в нашу организацию, пожалуйста, если нет — мы не будем заставлять. Но были и другие маленькие фюреры, которые говорили: кто не с нами, тот против нас. И были настроены очень агрессивно к тем, кто отказывался принимать участие в общем деле.

Пасторы в униформе

Моя подруга Хельга жила прямо на Вильгельмштрассе. По этой улице часто ездил автомобиль Гитлера в сопровождении пяти машин. И однажды ее игрушка попала под колеса автомобиля фюрера. Он приказал остановиться, дал ей подойти и достать игрушку из-под колес, а сам вышел из машины и погладил ее по голове. Хельга до сих пор эту историю рассказывает, я бы сказала, не без трепета (смеется).

Или, например, в здании министерства воздушного транспорта, которым руководил Геринг, для него был построен спортзал. И моя подруга, которая была знакома с кем-то из министерства, могла спокойно ходить в личный спортзал Геринга. И ее пропускали, и никто ее не обыскивал, никто не проверял ее сумку.

Нам казалось, что все мы — большая семья. Нельзя делать вид, что всего этого не было.

А потом началось сумасшествие — манией величия заболела целая страна. И это стало началом нашей катастрофы. И когда на вокзал Анхальтер Банхоф приезжали дружественные Германии политики, мы бегали их встречать. Помню, как встречали Муссолини, когда он приезжал… А как же? Разве можно было пропустить приезд дуче? Вам это трудно понять, но у каждого времени свои герои, свои заблуждения и свои мифы. Сейчас я мудрее, я могу сказать, что была неправа, что должна была думать глубже, но тогда? В такой атмосфере всеобщего возбуждения и убежденности разум перестает играть роль. Кстати, когда был подписан пакт Молотова-Риббентропа, мы были уверены, что СССР нам не враг.

Вы в 1941 году не ожидали, что будет война?

Мы скорее не ожидали, что война начнется так скоро. Ведь вся риторика фюрера и его министров сводилась к тому, что немцам необходимы земли на востоке. И каждый день по радио, из газет, из выступлений — все говорило о нашем величии… Великая Германия, великая Германия, великая Германия… И как много этой великой Германии не хватает! У обычного человека такая же логика: у моего соседа «мерседес», а у меня только «фольксваген». Хочу тоже, я ведь лучше соседа. Потом хочу еще и еще, больше и больше… И как-то все это не противоречило тому, что большинство из нас были верующими…

Около моего дома была церковь, но наш священник никогда не говорил про партию и про Гитлера. Он даже не был в партии. Однако я слышала, что в некоторых других приходах пасторы выступают прямо в униформе! И говорят с амвона почти то же самое, что говорит сам фюрер! Это были совсем фанатичные пасторы-нацисты.

Были и пасторы, которые боролись с нацизмом. Их отправляли в лагеря.

Разрушенный Берлин. 1945 г.

В учебниках писали о том, что немецкая раса — высшая?

Сейчас я покажу вам мой школьный учебник (достает с книжной полки школьный учебник 1936 года). Я все храню: мои учебники, учебники дочери, вещи покойного мужа — я люблю не только историю страны, но и маленькую, частную, мою историю. Вот смотрите — учебник 1936 года издания. Мне десять лет. Прочитайте один из текстов. Пожалуйста, вслух.

Der fuhrer kommt (пришествие фюрера).

Сегодня на самолете к нам прилетит Адольф Гитлер. Маленький Райнхольд очень хочет его видеть. Он просит папу и маму пойти с ним встречать фюрера. Они вместе идут пешком. А на аэродроме уже собралось множество людей. И все пропускают малыша Райнхольда: «Ты маленький — иди вперед, ты должен видеть фюрера!»

Самолет с Гитлером показался вдалеке. Играет музыка, все замирают в восхищении, и вот самолет приземлился, и все приветствуют фюрера! Маленький Райнхольд в восторге кричит: «Он прилетел! Прилетел! Хайль Гитлер!» Не выдержав восторга, Райнхольд бежит к фюреру. Тот замечает малыша, улыбается, берет за руку и говорит: «Как хорошо, что ты пришел!»

Райнхольд счастлив. Он этого никогда не забудет.

Мы всем классом ходили на антисемитские фильмы, на «Еврея Зюсса»**, например. В этом кино доказывали, что евреи жадные, опасные, что от них одно зло, что надо освободить от них наши города как можно скорее. Пропаганда — страшная сила. Самая страшная. Вот я не так давно познакомилась с женщиной моего возраста. Она всю жизнь прожила в ГДР. У нее столько стереотипов по поводу западных немцев! Она такое про нас говорит и думает (смеется). И только познакомившись со мной, она начала понимать, что западные немцы — такие же люди, не самые жадные и заносчивые, а просто — люди. А сколько лет прошло после объединения? И мы ведь принадлежим к одному народу, но даже в этом случае предрассудки, внушенные пропагандой, так живучи.

Вы верили?

Когда тебе каждый день лидеры страны говорят одно и то же, а ты подросток… Да, верила. Я не знала ни одного славянина, поляка или русского. А в 1942 году я поехала — добровольно! — из Берлина работать в маленькую польскую деревню. Работали мы все без зарплаты и очень много.

Вы жили на оккупированной территории?

Да. Поляков оттуда выселили, и приехали немцы, которые жили до этого на Украине. Моих звали Эмма и Эмиль, очень хорошие люди. Добрая семья. По-немецки говорили так же хорошо, как и по-русски. Там я прожила три года. Хотя в 1944 году уже стало очевидно, что мы проигрываем войну, все равно в той деревне я чувствовала себя очень хорошо, потому что приносила пользу стране и жила среди хороших людей.

Вас не смущало, что из этой деревни выгнали людей, которые раньше там жили?

Я не думала об этом. Сейчас, наверное, это сложно, даже невозможно понять…

Куда идет поезд

В январе 1945 года у меня начался приступ аппендицита. Болезнь, конечно, нашла время! (Смеется.) Мне повезло, что меня отправили в больницу и прооперировали. Уже начинался хаос, наши войска оставляли Польшу, и потому то, что мне оказали медпомощь, — чудо. После операции я пролежала три дня. Нас, больных, эвакуировали.

Мы не знали, куда идет наш поезд. Понимали лишь направление — мы едем на запад, мы бежим от русских. Иногда поезд останавливался, и мы не знали, поедет ли он дальше. Если бы у меня в поезде потребовали документы — последствия могли бы быть ужасными. Меня могли спросить, почему я не там, куда послала меня родина? Почему не на ферме? Кто меня отпустил? Какая разница, что я болею? Тогда был такой страх и хаос, что меня могли расстрелять.

Но я хотела домой. Только домой. К маме. Наконец поезд остановился недалеко от Берлина в городе Укермюнде. И там я сошла. Незнакомая женщина, медсестра, видя, в каком я состоянии — с незажившими еще швами, с почти открытой раной, которая постоянно болела, — купила мне билет до Берлина. И я встретилась с мамой.

И через месяц я, все еще больная, пошла в Берлине устраиваться на работу. Так силен был страх! И вместе с ним — воспитание: я не могла бросить свою Германию и свой Берлин в такой момент.

Вам странно слышать это — и про веру, и про страх, но я вас уверяю, если бы меня услышал русский человек моего возраста, он бы прекрасно понял, о чем я говорю…

Я работала в трамвайном парке до 21 апреля 1945 года. В тот день Берлин стали так страшно обстреливать, как не обстреливали никогда. И я, снова не спросив ни у кого разрешения, сбежала. На улицах было разбросано оружие, горели танки, кричали раненые, лежали трупы, город начинал умирать, и я не верила, что иду по своему Берлину… это было совсем другое, ужасное место… это был сон, страшный сон… Я ни к кому не подошла, я никому не помогла, я как заколдованная шла туда, где был мой дом.

А 28 апреля моя мама, я и дедушка спустились в бункер — потому что Берлин начала захватывать советская армия. Моя мама взяла с собой только одну вещь — маленькую чашку. И она до своей смерти пила только из этой надтреснутой, потускневшей чашки. Я, уходя из дома, взяла с собой мою любимую кожаную сумку. На мне были часы и кольцо — и это все, что осталось у меня от прошлой жизни.

И вот мы спустились в бункер. Там шагу нельзя было ступить — кругом люди, туалеты не работают, ужасная вонь… Ни у кого нет ни еды, ни воды…

И вдруг среди нас, голодных и напуганных, проносится слух: части немецкой армии заняли позиции на севере Берлина и начинают отвоевывать город! И у всех загорелась такая надежда! Мы решили во что бы то ни стало прорваться к нашей армии. Представляете? Было очевидно, что мы проиграли войну, но мы все равно поверили, что еще возможна победа.

И мы вместе с дедушкой, которого поддерживали с двух сторон, пошли через метро на север Берлина. Но шли мы недолго — вскоре оказалось, что метро затоплено. Там было по колено воды. Мы стояли втроем — а вокруг тьма и вода. Наверху — русские танки. И мы решили не идти никуда, а просто спрятаться под платформой. Мокрые, мы лежали там и просто ждали...

3 мая Берлин капитулировал. Когда я увидела развалины, я не могла поверить, что это — мой Берлин. Мне снова показалось, что это сон и я вот-вот проснусь. Мы пошли искать наш дом. Когда пришли к тому месту, где он раньше стоял, мы увидели руины.

Русский солдат

Тогда мы стали искать просто крышу над головой и поселились в полуразрушенном доме. Устроившись там кое-как, вышли из дома и сели на траву.

И вдруг мы заметили вдалеке повозку. Сомнений не было: это русские солдаты. Я, конечно, ужасно испугалась, когда повозка остановилась и в нашу сторону пошел советский солдат. И вдруг он заговорил по-немецки! На очень хорошем немецком языке!

Так для меня начался мир. Он сел рядом с нами, и мы говорили очень долго. Он рассказал мне о своей семье, я ему — о своей. И мы оба были так рады, что больше нет войны! Не было ненависти, даже не было страха перед русским солдатом. Я подарила ему свою фотографию, и он мне подарил свою. На фотографии был написан его почтовый фронтовой номер.

Три дня он жил с нами. И повесил на доме, где мы жили, небольшое объявление: «Занято танкистами». Так он спас нам жилье, а может быть, и жизнь. Потому что нас бы выгнали из пригодного для жизни дома, и совершенно неизвестно, что было бы с нами дальше. Встречу с ним я вспоминаю как чудо. Он оказался человеком в бесчеловечное время.

Я хочу особенно подчеркнуть: не было никакого романа. Об этом даже думать было невозможно в той ситуации. Какой роман! Мы должны были просто выжить. Конечно, встречались мне и другие советские солдаты… Например, ко мне вдруг подошел мужчина в военной форме, резко вырвал у меня сумку из рук, бросил на землю и тут же, прямо при мне, помочился на нее.

До нас доходили слухи, что делают советские солдаты с немецкими женщинами, и мы очень их боялись. Потом мы узнали, что делали наши войска на территории СССР. И моя встреча с Борисом, и то, как он себя повел, — это чудо. А 9 мая 1945 года Борис больше не вернулся к нам. И потом я много десятилетий искала его, я хотела сказать ему спасибо за поступок, который он совершил. Я писала везде — в ваше правительство, в Кремль, генеральному секретарю — и неизменно получала или молчание, или отказ.

После прихода к власти Горбачева я почувствовала, что у меня появился шанс узнать, жив ли Борис, и если да, то узнать, где он живет и что с ним стало, и быть может, даже встретиться с ним! Но и при Горбачеве мне снова и снова приходил один и тот же ответ: русская армия не открывает своих архивов.

И только в 2010 году немецкая журналистка провела расследование и узнала, что Борис умер в 1984 году, в башкирском селе, в котором прожил всю жизнь. Так мы с ним и не увиделись.

Журналистка встретилась с его детьми, которые сейчас уже взрослые, и они сказали, что он рассказывал о встрече со мной и говорил детям: учите немецкий.

Сейчас в России, я читала, поднимается национализм, да? Это так странно… И я читала, что у вас все меньше и меньше свободы, что на телевидении — пропаганда… Я так хочу, чтобы наши ошибки не повторил народ, который освободил нас. Ведь я воспринимаю вашу победу 1945 года как освобождение. Вы тогда освободили немцев.

И сейчас, когда я читаю о России, создается впечатление, что государство очень плохое, а люди очень хорошие… Как это говорится? Мутерхен руссланд, «матушка Россия» (с акцентом, на русском), да? Эти слова я знаю от моего брата — он вернулся из русского плена в 1947 году. Он говорил, что в России с ним обращались по-человечески, что его даже лечили, хотя могли этого не делать. Но им занимались, тратили на пленного время и лекарства, и он был всегда за это благодарен. Он пошел на фронт совсем молодым человеком — им, как и многими другими юношами, воспользовались политики. Но потом он понял, что вина немцев — огромна. Мы развязали самую страшную войну и ответственны за нее. Здесь не может быть иных мнений.

Разве сразу пришло осознание «немецкой вины», вины целого народа? Насколько мне известно, эта идея долго встречала сопротивление в немецком обществе.

Я не могу сказать обо всем народе… Но я часто думала: как же это стало возможным? Почему это произошло? И могли ли мы это остановить? И что может сделать один человек, если он знает правду, если он понимает, в какой кошмар все так бодро шагают?

И еще я спрашиваю: почему нам позволили обрести такую мощь? Неужели по риторике, по обещаниям, проклятиям и призывам наших лидеров было непонятно, к чему все идет? Я помню Олимпиаду 1936 года*** — никто ведь не сказал ни слова против Гитлера, и международные спортивные делегации, которые шли по стадиону, приветствовали Гитлера нацистским приветствием. Никто не знал тогда, чем все закончится, даже политики.

А сейчас, сейчас я просто благодарна за каждый день. Это подарок. Я каждый день благодарю Бога, что жива и что прожила такую жизнь, которую он дал мне. Благодарю за то, что встретила мужа, родила сына…

Мы с мужем переехали в квартиру, где мы сейчас с вами разговариваем, в пятидесятых годах. После тесных, полуразрушенных домов, где мы жили, это было счастье! Две комнаты! Отдельные ванна и туалет! Это был дворец! Видите на стене фотографию? Это мой муж. Здесь он уже старый. Мы сидим с ним в кафе в Вене — он смеется надо мной: «Дора, снова ты меня снимаешь». Это моя любимая фотография. Здесь он счастлив. В руках у него сигарета, я ем мороженое, и день такой солнечный…

И каждый вечер, проходя мимо этой фотографии, я говорю ему: «Спокойной ночи, Франц!» А когда просыпаюсь: «Доброе утро!» Видите, я приклеила на рамку высказывание Альберта Швейцера: «Единственный след, который мы можем оставить в этой жизни, — это след любви».

И это невероятно, что ко мне приехал журналист из России, мы разговариваем и я пытаюсь вам объяснить, что я чувствовала и что чувствовали другие немцы, когда были безумны и побеждали, и потом, когда наша страна была разрушена вашими войсками, и как меня и мою семью спас русский солдат Борис.

Я думаю, что бы я сегодня написала в свой дневник, если бы могла видеть? Что сегодня произошло чудо.

Продолжим экскурсию в СС.
Принято считать, что это были элитные части Германии и любимчики фюрера. Там, где возникали проблемы, кризисы, там появлялись СС и... Переламывали ситуацию? Не всегда. Если в в марте 1943 года эсэсовцы отбили у нас Харьков, то вот Курскую дугу они провалили.
Действительно, сражались ваффен-СС отчаянно и безумно храбро. Та же "мертвая голова" игнорировала приказы, воспрещающие рукопашные схватки с советскими войсками.
Но храбрость, да еще безумная, еще не все на войне. Далеко не все. Говорят, что первыми погибают трусы и герои. А выживают осторожные и осмотрительные.
В первый год войны к войскам СС вермахт относился скептически. Если уровень политической подготовки был выше всяких похвал, то тактически и технически СС были на порядок хуже армейцев. Много ли мог Теодор Эйке, бывший полицейский осведомитель, бывший пациент психиатрической лечебницы и бывший начальник концентрационного лагеря Дахау? Много ли он понимал в военном деле? Когда он летом 1942 года прилетел в ставку Гитлера, истерично жалуясь на огромные потери, не его ли вина была в них?
"Мясник Эйке", так его называли в вермахте за пренебрежение потерями личного состава. 26 февраля его самолет собьют, и он будет похоронен недалеко от Харькова. Где его могила - неизвестно.
Ну и хорошо.
А солдаты вермахта иронично называли в 1941 эсэсовцев "древесными лягушками" за пятнистый камуфляж. Правда, потом сами стали носить. Да и снабжение... Армейские генералы старались снабжать "тотенкопфы" во вторую очередь. Какой смысл давать лучшее тем, кто из всех видов боя освоил только оголтелые атаки любой ценой? Все равно погибнут.
Лишь к 1943 году положение выровнялось. СС стали воевать не хуже вермахта. Но не за счет того, что вырос уровень подготовки. За счет того, что упал уровень подготовки в самой немецкой армии. Знаете ли вы, что курсы лейтенантов в Германии шли всего три месяца? А ругают РККА за 6-месячный срок обучения...
Да, качество вермахта неуклонно падало. Крепких профессионалов Франции и Польши к 1943 году выбило. На их место приходила плохо обученная молодежь новых призывных возрастов. А учить их было уже некому. Кто-то гнил в Синявинских болотах, кто-то скакал на одной ноге в Германии, кто-то таскал бревна на вятских лесоповалах.
А тем временем, Красная Армия училась. Училась быстро. Качественное превосходство над немцами выросло настолько, что в 1944 году советские войска умудрялись проводить наступательные операции с разгромным соотношением потерь. 10:1 в нашу пользу. Хотя по всем правилам положены потери 1:3. На одного потерянного обороняющегося 3 атакующих.

Нет, это не операция "Багратион". Это незаслуженно забытая Ясско-Кишиневская операция. Пожалуй, рекордная по соотношению потерь за всю войну.
В ходе операции советские войска потеряли 12,5 тысяч человек убитыми и пропавшими без вести и 64 тысячи ранеными, тогда как немецкие и румынские войска лишились 18 дивизий. 208600 немецких и румынских солдат и офицеров попали в плен. До 135 000 человек они потеряли убитыми и ранеными. 208 тысяч попало в плен.
Система военной подготовки в СССР победила аналогичную в Рейхе.
Наша Гвардия рождалась в боях. Немецкие СС - дети пропаганды.
Какими же были эсэсовцы в глазах самих немцев?
Впрочем, небольшое лирическое отступление.
Не секрет, что вокруг Великой Отечественной скопилось огромное количество мифов. Например такой: РККА воевала с одной винтовкой на троих. Мало кто знает, что эта фраза имеет исторические корни.
Родом она из... "Краткого курса ВКП(б).
Да, большевики не скрывали правды. Правды, о... О Русской Императорской Армии.
"Царская армия терпела поражение за поражением. Немецкая артиллерия
засыпала царские войска градом снарядов. У царской армии не хватало пушек,
не хватало снарядов, не хватало даже винтовок. Иногда на трех солдат
приходилась одна винтовка".

Или вот еще один миф. Из книги в книгу кочует знаменитый диалог двух маршалов: Жукова и Эйзенхауэра. Мол, Жуков похвастался, что пускал пехоту вперед танков по минным полям, чтобы та телами проходы расчистила.
Махнем рукой на то, что вес человека никак не подорвет противотанковую мину. Что пускать пехоту по ним бесполезно. Забудем про это. Меня интересует: откуда взялся этот миф?
А вот откуда...
Гюнтер Фляйшман. Эсесовец из дивизии "Викинг".
Вот такой эпизод мы находим в его мемуарах.
1940 год. Франция. Город Мец. Фляйшман штабной радист. Да не абы у кого, у самого Роммеля, будущего "Лиса пустыни". Роммель тогда командовал 7 танковой дивизией, к которой был прикомандирован полк СС "Дас Райх".
За самим городом стоят гаубицы. Сам город плотно прикрыт зенитками французов. Перед городом смешанное минное поле. И противопехотные, и противотанковые мины. Что делает Роммель?
Посылает своего радиста максимально вперед, чтобы определить и доложить месторасположения батарей противника. Разведгруппа полностью гибнет на пути. Почти, иначе мемуаров не сохранилось бы. Гюнтер добирается до живой изгороди и там пытается достучаться до Роммеля: мол, все пропало:
"- Железный Конь! Железный Конь! Вас вызывает Светлячок-1!
- Как там дела, рядовой?
- Герр генерал, Клек и Морер убиты. Прошу разрешения вернуться в тыл.
- Нам во что бы то ни стало необходимо установить местонахождение этих позиций, рядовой. Оружие у вас есть?
- Так точно, герр генерал! У меня остался МР-38 Грослера.
- Вот что, сынок. Постарайся подобраться поближе. Как можно ближе. Рассчитываю на тебя...
- Так точно, герр генерал. Конец связи".
И что же дальше? А дальше вот что:
"Посмотрев на поле, я различил сигналиста, размахивавшего красным и синим флажками. Это был сигнал выхода на связь. Я не опасался сюрпризов здесь, в живой изгороди, помня слова Клека о том, что мины ставить здесь неудобно, поэтому спокойно уселся и после несложных манипуляций со схемой стал вызывать "Железного Коня".
- Наши планы изменились, - оповестил меня герр генерал. - Оставайся там, где находишься, да не высовывай без толку свою глупую голову.
- Не понял, герр генерал!
- Сынок, сиди, где сидишь. И будь на связи. Я тут тебе подарочек приготовил. Конец связи.
- С кем это ты? - полюбопытствовал роттенфюрер.
- Со своим командиром.
- О каком это подарочке он говорил?
- Ему лучше знать.
Прошло какое-то время, прежде чем мы поняли, что имел в виду герр генерал. В небе появились средние бомбардировщики "хейнкель" и их пикирующие собратья "Ю-87". На пикирующих была возложена задача прицельного бомбометания, "хейнкели" же занимались ковровым. Метц объяло пламя.
- Благодарю, герр генерал, - передал я, нажав клавишу передачи".
Все хорошо? Подавили артиллерию?
Нет. Французы лишь снизили интенсивность огня.
И Роммель посылает своих солдат в атаку.
"Я заметил, как через поле бегут наши солдаты.
- Там мины! - заорал я в микрофон.
Герру генералу это было известно. На поле показались бронетранспортеры спецназначения и полугусеничные вездеходы. Мины срабатывали, людей разрывало на куски, а технику корежило. На моих глазах свершался акт жесточайшего безумия.
Уже считаные минуты спустя бойцы резервной роты добрались до меня. Это были солдаты моей роты, той, в которой я сражался. Они расчищали путь для СС, вермахта и 7-й танковой. И тут я понял, что, не будь я радистом, меня ждала бы участь списанного в расход"
Еще раз.
ГЕНЕРАЛУ БЫЛО ИЗВЕСТНО О МИНАХ.
Что, фрау еще нарожают киндеров?
Или на войне существуют другие категории, нежели взгляд из окопа?
Видимо, этот случай так повлиял на Фляйшмана, что он начал задумываться над происходящим.
"Так, например, стали поступать донесения из частей СС "Мертвая голова", касавшиеся неких событий в местечке Дранси. Я уже был наслышан, что в Дранси устроили то ли лагерь, то ли тюрьму для военнопленных. Впрочем, не только для военнопленных. Более того, предписано было пропускать вне очереди все железнодорожные составы, следовавшие до Дранси и до некоторых станций, расположенных восточнее этого города из Лиможа, Лиона, Шартра и других мест. Все составы подобного рода следовали из Франции на восток, в Страсбург, где они потом пересекали границу Германии, исключительно с ведома СС. Я тогда и понятия не имел, что в сентябре-октябре 1940 года упомянутые составы перевозили в лагеря людей. В мои обязанности входило направить соответствующее донесение офицеру штаба СС, а уж они знали, как им поступать. Мне надлежало немедленно ставить в известность вышестоящих лиц о следовании составов из перечисленных выше городов. Каждый раз, когда поступали сведения о составах, меня даже выставляли вон из радиооператорской и позволяли вернуться туда лишь некоторое время спустя, когда полученные сведения были обработаны.
Я как-то поинтересовался у Гляйзпункта и Энгеля, дескать, что это за такие секретные железнодорожные составы, но те лишь усмехнулись в ответ. Я, недоумевая, спросил, что здесь смешного, но внятного ответа так и не получил. Из принципа я приставал к обоим коллегам до тех пор, пока Гляйзпункт не спросил меня:
- Кагер, а как ты думаешь, что могут перевозить эти составы?
Я ответил, что представления не имею, а Гляйзпункт со смехом задал мне вопрос:
- Послушай, а ты много евреев видел на парижских улицах?
Говорят, что немцы не знали о лагерях смерти. Это не так.
"Все мы знали о Дахау и Бухенвальде, но с чистой совестью могу заявить, что в 1940 году я понятия не имел о том, что там происходило. Я всегда считал, что там расположены центры политического перевоспитания для уголовных преступников, где последних учили уважать существующие законы. Я считал, что если кто-то нарушал германские законы, тот заслуживал нескольких лет пребывания в Дахау или Бухенвальде.
Но вот того, зачем нам понадобилось тащить евреев из другой страны в Германию, я решительно не понимал"
Они все знали.
"...я не понимал, почему Гляйзпункт и Энгель смеялись над этим. Причем смеялись злорадно и с таким видом, будто им известно куда больше, чем мне".
Он только начал думать. Прозрение придет на Восточном фронте.
Кстати, о Восточном фронте.
Все мы знаем, что Великая Отечественная началась 22 июня.
А когда начались боевые действия на советско-германском фронте?
Вот Фляйшман утверждает, что...
Раньше.
Еще 20 июня, в пятницу, его в составе разведывательно-диверсионной группы закинули с самолета на территорию СССР.
В ночь с 20 на 21 июня группа СС встречается с... С партизанским отрядом:
Партизан было очень много. В прорытых в земле ямах были разложены костры, это делалось явно в целях маскировки. Тут же стояли сшитые из скатертей, занавесок или непонятно чего палатки. По моим прикидкам, в лагере насчитывалось не менее 40 человек. Мы решили подкрепиться консервированной тушенкой, наш проводник присел к нам.
- Деревня совсем рядом, - сообщил он.
- Что за деревня? - спросил его Детвайлер.
- Деревня, - ответил проводник. - Мы вас проводим. Вы там будете слушать. Сперва поешьте.
Окинув одобрительны взглядом наши петлицы, старик с улыбкой произнес:
- СС.
К нам стали присаживаться и другие партизаны. Среди них была и женщина лет тридцати в затрапезной одежде. Но, невзирая и на одежду, и на перепачканное лицо, она показалась мне красавицей. С ее присутствием атмосфера несколько разрядилась.
- Кто вы такие? - снова спросил я старика-проводника. - И где мы находимся?
Услышав мой вопрос, остальные лесные собратья старика заулыбались, будто им было известно нечто такое, о чем мы не знали.
- Мы зовем его отец Деметриус. А меня зовут Рахиль. Добро пожаловать на Украину.
Ничего не смущает?
Лично меня смутило имя Рахиль - типичное еврейское имя.
Кто это был? УПА? Что за "партизаны"? К сожалению, Гюнтер не дает ответа на этот вопрос. Но уточняет, эти места примерно в тридцати километрах от Ковеля.
В течение суток разведка передает сообщения о составе частей РККА в зоне наступления.
22 числа случилось то, о чем мы все знаем. А вот что произошло дальше, когда германские войска вступили на территорию СССР.
"Продвижение колонны замедлилось. Примерно в километре от контрольно-пропускного пункта мы заметили на обочине дороги группу солдат полиции СС. У большинства через плечо висели автоматы МР-40, и вообще они больше походили на офицеров - в опрятной, подогнанной форме, они явно явились сюда не с передовой. Проехав еще метров 500, мы по обеим сторонам дороги увидели виселицы из врытых в землю свежеотесанных бревен. Их было штук 50 на каждой стороне, и на каждой болтался повешенный. Мы будто следовали через туннель из виселиц. И что самое странное - среди повешенных мы не увидели ни одного военного. Все сплошь гражданские! Справа от дороги на виселицах я вдруг с ужасом узнал среди казненных отца Деметриуса и Рахиль"
Немцы начали войну и первым делом перевешали украинцев. Тех самых, кто еще позавчера оказывал помощь эсэсовским разведчикам.
"В конце ряда виселиц был вырыт ров, куда были свалены тела погибших русских солдат. Приглядевшись, я понял, что они лежали рядами - словно их сначала группами подводили к краю рва, а потом расстреливали, чтобы тут же подвести следующую. Неподалеку от рва стояли солдаты полиции СС и прямо из горлышка заливали в себя спиртное. Когда наша колонна увеличила скорость, они и ухом не повели. Тут кто-то дотронулся до моего плеча. Повернувшись, я увидел Детвайлера. Он показал пальцем назад. Посмотрев туда, куда показывал мой сослуживец, я увидел, как солдаты полиции СС конвоируют ко рву очередную группу - гражданских. Мужчины, женщины и дети послушно шли с поднятыми руками. Я спросил себя: и это тоже партизаны? Как они могли быть ими? Какое преступление совершили они, чтобы их приговорили к смертной казни без суда и следствия? Наша колонна удалялась, но я успел разглядеть, как солдаты полиции СС стали разделять обреченных на группы - мужчин направляли в одну сторону, женщин - в другую. Потом стали отрывать детей от матерей. Мне показалось, что сквозь гул моторов я слышу крики"
Это не "красная пропаганда" Эренбурга.
Это воспоминания эсэсовца дивизии "Викинг".
Мне нечего тут сказать.
"Один из унтерштурмфюреров распорядился, чтобы я настроил "Петрике" на другую частоту, потом стал вызывать своего командира. Второй офицер тем временем приказал двоим солдатам 2-го полка СС доставить пленных к ним. Один из русских походил на офицера, форма на них была разной. И тут меня осенило - это же политрук. Унтерштурмфюрер, вернув мне рацию, обратился к своему товарищу.
- Нет, это касается только политруков, - доложил он.
И буквально в ту же секунду выхватил пистолет и выпустил несколько пуль подряд прямо в голову советскому политруку. Мы с Крендлом даже не успели увернуться от брызг крови и мозга"
Вот вам иллюстрация "Приказа о комиссарах". Или вот еще...
"Мы проехали через шлагбаум, потом свернули налево к строению, в котором располагалась охрана, и, уже подъезжая к посту квартирмейстера, вдруг метрах в 50 у деревьев увидели несколько сотен раздетых догола местных гражданских под охраной СС и украинских добровольцев. Послышалась автоматная очередь, потом из-за деревьев донеслись несколько одиночных выстрелов.
- Что это здесь делается такое? Кто эти люди? - спросил я у охранника поста квартирмейстера.
Тот взял наши документы, прочел их и сказал:
- Пройдите внутрь и доложите о прибытие квартирмейстеру.
- Так что это за люди? - повторил мой вопрос Крендл.
- И за что их расстреливают? - присоединился Лихтель.
- Доложите о прибытии квартирмейстеру, - будто не слыша нас, упрямо повторил солдат. - И не суйтесь, куда не просят, - вполголоса добавил он.
Квартирмейстером оказался штурмшарфюрер в расстегнутом мундире с толстой сигарой во рту. Пробежав глазами по нашим бумажкам, он велел нам ехать дальше по той самой дороге, с которой мы свернули. Радиоподразделение неподалеку, заверил он нас, там и доложитесь гауптштурмфюреру.
Лихтель, не утерпев, спросил штурмшарфюрера:
- А что за стрельба там, у деревьев?
- Занятия по огневой подготовке, - бросил квартирмейстер, не глядя на него.
- А те, что стоят голышом, кто они? Штурмшарфюрер смерил его ледяным взглядом.
- Мишени, - последовал лаконичный ответ".
Что тут комментировать?
Ну а далее Гюнтер рассказывает, как немцы начали вшиветь и превращаться в свиней. Да, уже в июне 1941 года. Сразу после битвы при Дубно.
"Жажда, обезвоживание организма и заплесневелый хлеб оборачивались болезнями личного состава"
Уж и не знаю, откуда у немцев заплесневелый хлеб? Впрочем, как покажет зима, это типичный орднунг немецких интендантов.
"...нередко хлеб кишел червями, причем нам не позволялось выбрать их. Жуй себе с червячками, сытнее будет, да и протеинов побольше, так, видимо, рассуждали наши командиры. Вот мы таким образом и восполняли нехватку белков. Со временем наша трапеза обогатилась новым ритуалом - своего рода протестом. Все наперебой хвалились друг перед другом, у кого в краюхе хлеба червяк толще. А потом принимались жевать, да еще с открытым ртом, мол, смотрите на меня, я не брезгливый, я ко всему привычный. Чистейший мазохизм"
"...ни о какой гигиене в подобных условиях и говорить, конечно, не приходилось. Если мы оказывались у реки или озера, никому не разрешалось лезть в воду до тех пор, пока не будут заполнены все фляжки, цистерны и радиаторы машин. Но многие вместо купания предпочитали завалиться спать. Офицеры силой принуждали выкупаться, но разбудить измотанного солдата было не так-то просто, и они, в конце концов, отвязывались. Отсутствие элементарной гигиены оборачивалось вшами, другими паразитами, в конечном итоге мы дошли до такого состояния, когда уже нельзя было отличить "купальщиков" от "сонь". Вши донимали и тех, и других - они были в волосах, в одежде - повсюду. Можно было ведрами выливать на себя дезинсекторы - толку никакого..."
Культурная нация. Очень культурная. Культурнее только эскимосы, но тем мыться вообще не стоит. Опасно для жизни.
Вообще, мемуары Фляйшмана и комментировать не надо. Все сказано им самим:
"В самую первую ночь у Днепра русские при помощи ракет и мин повредили понтонный мост. На следующий день наши саперы привели его в порядок, однако на следующую ночь русские снова вывели его из строя. И снова наши саперы восстановили переправу, а потом русские в очередной раз разрушили его... Когда понтоны пришлось восстанавливать в четвертый раз, рядовой состав только качал головами, задумавшись, какие же все-таки мудрые люди наши офицеры. А мост между тем был на следующую ночь вновь поврежден в результате обстрела русских. Тогда от русских мин досталось не только мосту, но и нашему выдвинутому вперед посту, пострадал и расположенный севернее железнодорожный мост. Офицеры же приказали доставить им грузовики для отхода, однако никто не удосужился отдать приказ открыть ответный огонь".
Хваленые СС воюют как умеют.
В итоге...
"...опять новые лица, новые фамилии, снова черт знает сколько торчать в очереди за жратвой. Не нравилось мне все это. Не по нутру было, хоть умри. Я вовсе не горел желанием сдружиться решительно со всеми из 5-й дивизии СС 14-го корпуса, но на каждой утренней поверке мне в уши поневоле лезли их фамилии. Только успел к ним привыкнуть, как пришлось отвыкать - вдруг из уст Дитца зазвучали новые. И это меня бесило"
Элита уже к зиме 1941 года была практически выбита советскими солдатами. И вот тогда уже начинается прозрение...
"Потом я спросил себя, а за что я, собственно, сражаюсь? Сомнений не было - это не моя война. И вообще, рядовому составу, простым солдатам от нее никакого проку нет и быть не может"
Но воевать продолжал, как и полагалось доблестному войну СС.
"И тут мы все схватились за автоматы и винтовки и открыли огонь. Впереди лежала небольшая площадь, что-то вроде рынка, на которой расположился полевой госпиталь русских. Врачи и персонал сбежали, бросив раненых. Кое-кто из них уже тянулся к автоматам, и мы, отдавая себе отчет, что только что потеряли Брюкнера и Бизеля, ослепленные яростью, стали без разбора палить по раненым. Сменяя рожки автоматов, мы длинными очередями уложили человек 30-40. Некоторые, неловко ковыляя, пытались уйти или отползти, но наши пули настигали и их. По завершении этого чудовищного, варварского акта я вдруг заметил русского солдата, спрятавшегося за деревянной ручной тележкой. Вытащив опустевший рожок, я вставил новый и очередью разнес тележку в щепы. Тело русского, неуклюже перевалившись через обломки тележки, упало на землю. Сообразив, что и этот рожок успел опустеть, я воткнул в автомат еще один и целиком всадил его в мертвое тело. Если бы не подбежавший шарфюрер, я так и продолжал бы стрелять, пока не кончились патроны.
Мы молча осмотрели груду неподвижных тел. Кто-то бормотал Штотцу, что мы, мол, отомстили за тебя русским. Потом мы с шарфюрером стали обходить площадь, я специально подошел к остаткам тележки, убедиться, что русский на самом деле мертв.
Ко мне подошел Крендл. Я посмотрел ему в глаза. И понял, о чем он думал в тот момент.
- Это не Бельгия."
Да. Это не Бельгия. Это Россия.
И здесь просвещенные европейцы вели не обычную рыцарскую войну. Нет. Это была обычная колониальная война.
Понятие "унтерменш" ничем не отличается от понятия "негр" или "индеец". Снимать скальпы и уничтожать раненых. Вот и все отношение европейцев к так называемым "нецивилизованным народам".
Нецивилизованным...
Это мы с вами, русские, нецивилизованные.
Зато вшивые, по локоть и колено в крови немцы - цивилизованные.
Да уж лучше быть страной третьего мира, чем таким зверем в форме СС.
"Никаких укоров совести, глядя на содеянное, я не ощущал. Как не ощущал и тени раскаяния"
В конце концов, Фляйшмана ранили в городе Грозном. И он попадает в Варшаву. В госпиталь.
"Условия в варшавском госпитале были кошмарные. Для раненых не хватало лекарств, и большинство их было обречено на мучительную смерть".
Впрочем, о качестве немецкой медицины мы уже говорили. Остается лишь добавить, что раненые, умиравшие в тыловых госпиталях, не входили в боевые потери.
Они переводились в так называемую Армию Резерва, а ее потери, это потери... Гражданского населения.
Теперь вам понятно, откуда у немцев такие низкие потери вермахта и СС?
Кстати, о потерях:
"Письма из дому я получал регулярно, из них я и узнал, что все мои (их было двое - прим. Ивакин А.) родные братья погибли на этой войне. Как и оба двоюродных, как и мой дядя, служивший в кригсмарине".
Из шести родственников к зиме 1943 года погибло пять... Ничего такая статистика?
Ну а как иначе?
Вот наш герой описывает атаку эсэсовцев в Нормандии. Элита бежит вверх по склону холма:
"Не знаю, из кого состояло большинство бойцов - то ли из новобранцев, то ли из ветеранов, но я с ужасом наблюдал, как они допускают совершенно дикие промахи. Кое-кто из бойцов надумал добросить ручные гранаты до вершины холма, что было совершенно пустой затеей вследствие приличного расстояния и высоты. Естественно, не долетевшие до цели гранаты скатывались вниз, разрываясь рядом с солдатами СС. Другие вояки пытались палить из автоматов в положении стоя, что на склоне холма, мягко говоря, трудноосуществимо - сила отдачи просто валит тебя с ног. Разумеется, после первой же очереди бойцы падали и катились во крутому спуску вниз, ломая руки и ноги".
Эта атака началась в 4.15 утра, как пишет Фляйшман. Атака пятью пехотными волнами. Вторая волна пошла в 4.25. В 4.35 третий. Но, как видим, уже на втором эшелоне атака просто захлебнулась. Из-за плотного огня союзников и собственной бестолковости эсэсовцев.
Лишь в 6 утра пошли в атаку другие волны.
А в 7.45 все было кончено...
"Из 100 человек 1-го эшелона в живых оставалось десятка три"
На горе, на горочке стоит колоколенка...
Штурм высоты 314 продолжался еще 6 дней.
Так кто там кого мясом забрасывал?
Тонтон-макуты какие-то, способные лишь на расстрелы раненых и мирных жителей.
"Я все же решил навестить Вернера Бюхляйна. Он служил в 3-й танковой дивизии СС "Мертвая голова" к моменту вторжения в Советский Союз и в 1942 году, подорвавшись на мине, лишился правой ноги. Мы поговорили о войне и на другие темы. Я чувствовал, что он не склонен распространяться на темы, о которых говорил мой отец, я же не знал, как поделикатнее расспросить его об этом. Но потом, набравшись храбрости, без обиняков спросил:
Сначала Вернер воспринял мои вопросы недоверчиво - мало ли, а может, я подослан, чтобы разнюхать о его пораженческих настроениях, это же подрыв боевого духа нации. Я передал ему содержание разговора со своим отцом, пояснив, что хочу ясности.
- Целыми деревнями, - признался он. - Целыми деревнями, а в каждой - по тысяче жителей, а то и больше. И все они на том свете. Просто сгоняли их как скот, ставили у края рва и расстреливали. Были особые подразделения, которые постоянно этим занимались. Женщин, детей, стариков - всех без разбору, Карл. И только за то, что они - евреи.
Только тогда я со всей отчетливостью осознал ужас сказанного Вернером. Я смотрел на культю вместо ноги в пижамной штанине и думал: нет, этому человеку уже нет смысла ни врать, ни приукрашивать.
- Но зачем? - допытывался я.
- А затем, что приказ есть приказ. Слава богу, мне вовремя ногу оторвало. Больше я бы не выдержал. Иногда мы расстреливали одних только стариков и детей, иногда мужчин, женщин и подростков отправляли в лагеря.
- В лагеря?
- В Освенцим, Треблинку, Бельзен, Хелмно. А там потом их превращали в полутрупы, а потом и в трупы. На их место пригоняли новых. И так не один год.
Вернер излагал эти жуткие факты спокойным, бесстрастным тоном, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся".
Еще раз напомню, из кого состояла "Мертвая Голова" - бывшие охранники концлагерей.
А сам Фляйшман в СС попал случайно. Тогда, в начале войны, гитлеровская гвардия отчаянно нуждалась в специалистах всех мастей, в том числе и в радистах. В итоге, Гюнтера перевели из Кригсмарине в СС.
А вот кончил он войну совсем не случайно. Будучи уже унтершарфюрером и командуя взводом, он просто сдался американцам. Вместе со взводом. Плюнули на все, подняли белую рубаху на штык и ушли с поля боя. Даже не взирая на то, что семьи вояк моли попасть в те самые концлагеря. За предательство их мужчин.
Коллективная ответственность. Вот так. В Германии просвещенной, между прочим.
А в июне Гюнтера Фляйшмана выпустили из плена. За воинские преступления не судили.
Впрочем, не сомневаюсь в том, что имя свое он изменил. Иногда он проговаривается в тексте и его товарищи обращаются к нему: "Карл!".
И да, жил он, кстати, в ГДР...